— Расскажешь, почему мы здесь? Почему ты это заведение выбрал?

— Дурацкий вопрос. У меня офиса нет, временно. Здесь могут оказать помощь и поддержку (мне).
Тут атмосфера, которую я создал, мне здесь максимально комфортно. Я собирал сначала коллаж (на самом деле, мы с женой собирали). Центральная идея — не знаю, откуда она пришла — я хотел сделать пилястры с коринфским ордером.

Видишь, они гипертрофированы по отношению к самому помещению. Их высота 80 сантиметров, а высота помещения — 3 метра 20 сантиметров. Понятно, что они должны быть меньше при такой высоте. Есть один датский магазин, который был раньше банком, а сейчас стал мебельным — меня вот он вдохновил, на самом деле.

— Как он называется?

— Не помню. Могу тебе ссылку как-нибудь потом кинуть. Мне очень понравилась идея с протекающим побелённым потолком. Мы мелом белили его, водой размывали, и он получился такой очень живой. Ну и вообще, история такая была с натуральными материалами (не знаю, случайно так получилось). На стенах краска специальная известковая, деревянные полы, всё такое. И как-то вот потихонечку…

Поскольку тут не Копенгаген, а Казань, я решил, что стёкла должны быть где-то выбиты, вставлены деревяшки, вагонка. Ржавые трубы… Смотри. Идея такой по сути «Квартиры» (речь о закрытом уже ресторане «Квартира 63» — прим. «Кайтам»), только переехавшей в более богемное, взрослое место. Это такая история, когда ты пил водку сначала в подъезде (когда был совсем молодым), а потом ты подрос и в какой-то сквот переместился.

— Но хозяин у места другой?

— Нет, вся та же команда.

— Просто подросли.

— Постарели, я бы сказал!

Ну и, в общем, такая компиляция разных исторических отсылок. Опять же, вот светильники времён конструктивизма (это французские светильники, очень классные). Собственно, я хотел сделать всё очень разное. Ну как знаешь, бывает такое…

Люди просто берут и копипастят из Пинтереста отдельные куски, решения. И всё такое должно быть, в тренде. Такой интерьер, наверно, может жить, но мне эта история не очень интересна.

Для меня важно очень создать атмосферу. Первое, значит, это атмосфера. Второе, что мне важно — пространство. Мне важно, чтобы оно было многосложным, чтобы были варианты: можно отсюда зайти, можно отсюда, — и было интересно, были разные сценарии. И чтобы оно было таким правильным, чтобы всё было по канону сделано. Второй способ проектировать — это писать истории. Когда я делаю интерьер, это больше похоже не на создание интерьера, а на написание истории, где есть герои, сюжеты.

Я стараюсь, конечно, избегать всяких трендов интерьерных. И делать то, что мне нравилось делать всегда. Это не очень, наверно, возможно… Вообще, плевать.

И раньше мне это было необходимо — я хотел слышать фидбэк. Что, типа, вот, «я думаю то, я думаю то». А в какой-то момент понял: ну его нафиг. Вообще лучше не слушать ничего.

Во-первых, люди, как правило, говорят и не разбираются. Вообще не представляют, о чём они говорят. Есть у меня, например, клиенты, заказчики, они же по совместительству мои приятели, друзья. Они начинают как бы делать какие-то выводы. И для меня это вот всегда (как сказать) ужасно. Я прямо не могу это слушать. Потому что это далеко от правды, ну, то есть они не объективны. Ну и вообще, можно ли быть объективным в искусстве? Я отношусь к этому так:

Я отношусь к интерьерам, как к искусству. Это моя проблема на самом деле — как бизнесмена. Я ведь на самом деле делаю всё достаточно быстро. Я считаю, год строить квартиру — это нормально. Жан Луи Денио полгода только планировку рисует.

Почему я в Казани? Это самый нелюбимый вопрос. Очень его не люблю. Почему я в Казани? Блин.
Очень много обстоятельств сложилось так, что я в Казани. Во-первых, мазохизм. Я испытываю колоссальную боль. Я вчера гулял в районе Фукса, Япеева. Там очень красивый рельеф, там такие холмы. Я видел (вижу всегда) как можно рельеф использовать в архитектуре и как он был использован ступенчато. Вообще, Казань вся на рельефе.

Как мне всё это развидеть? Как мне жить в гармонии, когда я всё это видел? Но я в Казани — потому что (во-первых) я здесь родился, я здесь вырос, учился, у меня здесь родители, жена, сын, у меня здесь похоронены предки. Я жил в Москве довольно долго, ещё в разных местах. Когда я путешествую, я всё равно понимаю, что мне тут (в Казани) нормально. Ну, может, не визуально.

Я ненавижу Москву, на самом деле. Не так, нет. Я её не люблю. Раньше прямо любил! Я приехал в Казань когда после Москвы, я прям страдал. Я не знал куда приткнуться, мне не было здесь места. Я не знал, что делать. Мне было везде некомфортно. Но потом как-то… места появились. И сейчас мне некомфортно в Москве.

Для меня самое важное — иметь свой угол. Вот. Уголочек, хотя бы маленький. Чтобы там можно было наладить процессы творческие, жизнедеятельность всякую, быт. Но там должны быть обязательно мои правила. Если там не мои правила, я начинаю страдать. Не могу поэтому находиться в гостях дольше трёх часов, если я не сильно пьяный, конечно.
Вот поэтому я в Казани — во-первых.

А во-вторых, вот что. Я думал про разные другие страны.

В Москве я уже жил. В Питере плохой климат, моя жена не вынесет этого. В деревню пока невозможно: надо сыну образование дать, ну, хотя бы среднее, а там он уж сам решит. Я вообще не фанат образования, но как бы надо. А в другие страны мне неохота переезжать. Мне нравится разговаривать на русском языке.

Татарский прикольно слушать. Есть языки, которые прикольно слушать: татарский, итальянский, испанский. Есть которые неприкольно: немецкий, голландский (вообще ужас).

А я ужасно не хочу жить в мегаполисе, но тем не менее, ничего с этим не поделаешь. Это общая тенденция. Я вижу это по тому, например, как много всего мы хотим проводить у себя. Мы маленький город, хотя… мы не маленький, миллионник же, но я не воспринимаю так это. Для Китая мы крохотулечный город.

По тому, как много всего Казань хочет у себя проводить и проводит, по тому, какие масштабные задачи стараются тут рисоваться — все эти истории со строительством «Экспо» в аэропорту, аэропорта, железных дорог, мостов, у меня есть впечатление, что Казань хочет стать мегаполисом, но мне кажется, это будет не очень хороший мегаполис.

— То есть ты на Казань смотришь всё равно глазами архитектора. У тебя нет никаких других глаз просто.

— К сожалению, нет. Да, я смотрю как архитектор, как человек, который как бы видит основные ошибки в том же градостроительном вопросе. В этом смысле Казань начинает напоминать Стамбул. С одной стороны, очень приятное место, с другой — крайне неприятное! Я когда смотрю фотографии… Я же говорил, да, что самое главное в любом общественном пространстве — это атмосфера. То есть вот раньше, если говорить образно, то Казань была такая, ну как лавка. В смысле, как магазинчик. А сейчас она больше похожа на торговый центр, типа… типа «Южного». В который типа ты заходишь, идёшь целенаправленно куда тебе надо, быстро берёшь что тебе надо, и быстро уезжаешь, чтобы больше не видеть. Вот. Есть такие места в Казани.

И дело даже не в самой архитектуре. А дело вот в каком-то утилитарном подходе ко всему. Да? Потому что нет никакого подхода. Архитектуру всегда может спасти благоустройство вокруг: деревья, чистота фасада. Все эти дома обнесены рядами заборов, оград и так далее, как на кладбище. А какой вопрос был? Типа: «Что для тебя Казань?»

— Да.

— Да. Есть пара мест, которые мне нравятся. Я там залипаю.

Улица Ульянова. Мне нравится даже не место какое-то определенное, а состояние в этом месте. Мне, например, нравится быть где-нибудь на холме, на перекрёстке типа Астрономической и Кремлёвской — на закате, зимой, типа, полчетвёртого. Вот. Вот это — да!

Тогда задаётся некая атмосфера за счёт освещения, каких-то отдельных... Ну это, наверное, дурацкий взгляд художника. То есть все скажут: «Ой! — типа… — С точки зрения, не знаю, утилитарности Казань стала удобнее».

Ну, когда трамвай по Карла Маркса ходил. И мне нравилось, знаешь, стоишь на задней площадке вечером поздно зимой или осенью, и он идёт по Карла Маркса, типа, часов в девять вечера, и снег идёт. Ни машин, ни людей. Ты едешь просто по пустой заснеженной улице.

— Это твой идеальный город?

— (Оба смеются, — «Кайтам»). Ну, да.

— А что такое Казань твоего детства?

— Слушай, ну, Казань моего детства… В основном, это Горки. Если мы совсем про раннее детство говорим. Я мало, редко выбирался с Горок в центр. С транспортом было не очень тогда. Собственно, куда я там мог выбраться? Мы с родителями ездили, например, к дедушке моему. Он жил на Татарстане. Мне очень нравилось там бывать, хотя это, с одной стороны, центр, с другой — такая странная как бы застройка. Там в основном стоят панельные дома.

— Это за мусульманским кварталом? Где-то ближе к Тинчурина?

— Да. Это прямо возле парка Молодожёнов, там. Там вот эти дома стоят панельные, пятиэтажные. Мне нравилось. Я помню очень остро: мы приезжали к деду, я выходил на балкон тусоваться. Между панельными домами стоял большой деревянный дом, с каким-то двором там, как с участком приусадебным. Мне очень нравилось на него сверху (с балкона) смотреть. Ну, я как бы изучал крыши как устроены, вот это всё, дымоходы. И там дети вечно гуляли. Я чётко понимал, что у них свой мир. У них... ну, они в параллельном измерении как будто живут. То есть такая сетка домов бетонных, а здесь вдруг — деревянный дом!

Потом дед умер, я уехал в Москву. Не знаю, в какой момент этого дома не стало. Ну, сейчас его нет. Сейчас там парковка.

Поэтому Казань моего детства — это Горки и лес возле дома. Ну и там танковый полигон, вот эта вся история. А потом уже юность. Когда я стал учиться в старших классах и готовился к поступлению в Университет, вот это уже Казань другая.

— Как ты выбрал профессию?

— У меня что-то не было особо вариантов. У меня было желание пойти учить иностранный язык или стать наёмным убийцей. Разведчиком стать, на самом деле. Вот. Но как-то не знаю, намеренно это было или нет, но мы с папой много разговаривали по поводу моего будущего. И он как бы абсолютно ни на чём не настаивая, отговорил меня быть переводчиком и разведчиком.
А у меня других вариантов не оставалось. У меня в семье все были архитекторами и мне казалось, что это классная профессия.

А когда я совсем маленьким был, мне очень близка была идея стать трактористом. Потом оказывается, что у нас, ё-мое, почти все по папиной линии (в деревне там) механизаторы. Вот. Дальше я думал стать футболистом, меня впечатлил чемпионат девяностого года. Я думал стать футболистом во чтобы то ни стало и надрать этих немцев. (Громко смеётся — прим. «Кайтам»). Опять с немцами какая-то засада!

— Но ведь нет же никакой родовой памяти, ну, откуда?..

— Не знаю. Фигня. Есть! Вообще, есть — сто процентов! Вот по папиной линии в деревне механизаторы все, и я хотел трактористом стать. А со стороны жены все — железнодорожники, и мой сын любит поезда. Он просто маньяк! Никто ему никогда об этом не говорил, но он просто маньяк, он любит метрополитен и музыку, поезда и всё, больше ничего! Как это объяснить? Прямо у него страсть. Он знает всё о железной дороге!

Ну, футболистом я не смог стать, потому что мне попался плохой тренер… не очень понимающий. И мне, короче, не захотелось больше быть футболистом, потому что я подумал, что ну его на фиг, такое отношение. Была ситуация у нас на тренировке одна. Мы стояли в шеренгу, нам 7-8 лет было. И тренер был безумен. У него мяч такой был и он шёл вдоль шеренги и что-то нам рассказывал. Вот. Ну и периодически неожиданно этим мячом пинал, ну как бы…

— Рандомно…?

— Да. Рандомно бил в детей. То есть так идёт, идёт и… «не расслабляйся!» Это из серии, знаешь, «сынок, не расслабляйся!». Вот. Одним из этих рандомных людей оказался я. И он попал мне почти в лицо. Удар оказался очень сильный. И я после этого стал бояться мяча. Мне было восемь лет.
То есть я стал бояться мяча — и когда на тебя замахиваются, это первое. А второе, на что я всегда сетую в любых образовательных программах…

— А ты не помнишь, что за школа была?

— В которой я занимался футболом?

— Да.

— 24-я! Десятый микрорайон.

— Десятый?

— Ну или девятый. Девятый, девятый. Я в восьмом жил. Ещё вот это тоже проблема была. Это типа было не безопасно. Это надо было перейти на ту сторону, на тёмную. Ну вот. Футболистом не сложилось.

— Ну да. Не сложилось.

— Ну и по этой причине как бы не пошло. Хотя я очень любил футбол, очень долго играл, быстро бегал, был очень выносливый. Но в чём была основная, на мой взгляд, проблема моего образования? В детстве. И она до сих пор осталась, я считаю. Во-первых, (это я уже после понял) я никогда не получал методологию. Вот это самое важное, мне кажется, в обучении получить знания о том, с чего ты начинаешь, куда ты идёшь и как это будет происходить. То есть — метод!

— Никто никогда не объяснял. Ты просто приходишь и начинаешь бегать по стадиону, а потом просто пинаешь мяч. Зачем, почему, как его пинать правильно? Ну, пару раз он сказал: «Вот так не пинайте. Пинайте вот так». В принципе, это все знания, которые я получил о футболе за три года. То же самое было потом с музыкой. Я учился играть на гитаре. Я уже решил, фиг с ним, с футболом, стану рок-звездой. После музыкальной школы не особо гитару брал в руки, может, раза три за последние двадцать лет. Хе-хе, двадцать пять.

— То есть, по сути, тебе в школе нужен был коуч, а не учитель?

— Ну да, наверно. Может быть. Сложно сейчас понять. Но когда ко мне приходят ребята работать в бюро (архитекторы-дизайнеры), я понимаю, что у них та же самая проблема. Они просто не знают как работать, что делать. Ты ему говоришь: «На — вот тебе проект, делай». Он не знает, как. Не знает, с чего начать, куда идти, что между этим. Какие-то разрозненные знания, он что-то может. Ну условно говоря, какие-то вот детали может собрать, а в целом — он не видит картину.

А папа (до того, как они ушли в школу работать) работал также художником-оформителем, только в Бауманском райпищеторге. Такая была организация. Город делился на районы. И у каждого была компания, условно говоря, распределяющая продукты по магазинам.
Бауманский — это, соответственно, Бауманский район был, который сейчас Вахитовский. И был Бауманский райпищеторг. Он там работал художником-оформителем. Вот. И он там придумывал дизайн бочек с квасом. Или, например, дизайн автоматов с газированной водой.

— Круто!

— Да. Однажды мы ехали на автобусе 49-м по улице Татарстана и он поворачивал на Московскую. Мы ехали на дачу. Ну, с Горок на железнодорожный вокзал. И он поворачивал не на Московскую, а тогда на улицу Кирова. И на углу Кирова и Татарстан стояли три автомата с газированной водой.
Обычно же они были серые? С такими синими, ну, классика…
А тут, видимо, они облезли и нужно было придумать свой дизайн. Вот. И он мне показал. Он сделал супер-графику, это очень круто, крутые были автоматы.
На самом деле, это были лучшие автоматы в городе, я такого вообще никогда не видел! У них по диагонали были такие полосы от светло-зеленой к темно-зеленой, в таком хаки. И был очень крутой шрифт. Было написано «ГАЗ ВОДА» очень крутым шрифтом и «А» была как пятиконечная звезда такая. Она была не зелёная, а такая какая-то голубая. Это был 87-й, 88-й год.
Я когда там проезжал, всегда смотрел на эти автоматы. Меня это впечатляло.

У меня мама родилась и выросла на Жуковского и очень долгое время там жила в своём доме, его сейчас снесли. Там сейчас один дом одноэтажный деревянный остался (подгорел). Соседний дом во дворе 116-й школы — это был наш. Естественно, они так же переживали, потому что город менялся. Но это было, допустим, в 70-е, когда уже начался модернизм.

У меня папа жил на Нариманова. Улица Татарстан — она же такая, прям советский модернизм. Здание на углу Тукая и Татарстана (швейная фабрика, по-моему) — доминанта, не самый плохой образец архитектуры в нашем городе. И он (папа) помнит старый деревянный кинотеатр Тукая, видел, как его сносили. Говорит, может даже планировку нарисовать. Он работал в «Рем.проекте» — компании, которая занималась реставрацией и реконструкцией. Как известно, Казань развивала себя вглубь: меж двух улиц дома развивались, дворовые пространства тоже. Это всё было внутри.
Они как бы оставляли старую застройку, но внутреннюю часть всю реконструировали под жильё, под административные здания, под магазины. То есть при внешней как бы вот этой фасадности и конструкции двора, вся начинка реконструировалась под новые нужды. И первый звоночек был для них тогда…

Это не когда ты застраиваешь новые территории, преобразуешь промзоны, которых в Казани просто до чёртовой матери, а когда ты начинаешь всякие ЖК «Барселона» и прочее строить прямо в центре историческом, предварительно зачистив площадку. Вот это, я считаю, архитектурный террор.
Для меня это очень тяжело. Это одно из самых сложных для меня вообще событий из того, что происходит в городе — и что я никак не могу принять.

И в этом смысле, конечно, блин, как можно быть архитектором в городе, который просто всё разваливает? Ну то есть и при этом строит на месте того, что сносит. Я понимаю, что невозможно было спасти всю деревянную Казань. Но на хрена надо было сносить, например, эти вот казармы? Ну это же полный вообще бред! Они такие красивые.

В 2016 году я попал в один старый жилой дом на Горького, который выкупил то ли Ак Барс, то ли кто-то из них (под реконструкцию). Я уверен, что вы его видели. Саша Гром там снимала — 100%!
Там такие медузы-горгоны в подъезде, ар-нуво. Очень красивый подъезд, модерновые двери. Охрененные просто планировки в квартирах — с длинными коридорами-галереями.
Я походил, погулял там немножко. И я понимаю, что там деревянные перекрытия и вся эта лепнина просто умрёт, ну то есть там не будет, не останется ничего от того, что там сейчас есть, даже куска лепнины не останется.

В Казани, наверное, нет человека, нет такого мастера, нет такого инвестора, которые могли бы сойтись и сказать: «Ребята, давайте просто восстановим. Ну или как бы постараемся максимально восстановить». Таких нет людей. И самое ужасное, что нет прецедента построить что-то такого же уровня. В этом смысле меня удивил очень Kazan Palace by Tasigo.

Вот есть у тебя книга, в которой полноценная есть история. Ты можешь её прочитать, передать своим детям, которые прочитают. Вот город — это книга. Казань — книга, в которой вместо ста страниц осталось пять, понимаешь?

И вот по этим пяти страницам ты пытаешься своим потомкам донести, что это вообще за город был.

Продолжение интервью — здесь.