От интервьюера:
Мы долго старались взять интервью у Сергея Александровича Мурзова, директора садового центра "Парк-Сервис" (ландшафт набережной озера Кабан, парка Чёрное озеро, бульвара Белые цветы и множества других заметных татарстанских общественных пространств). Во-первых, нам интересен опыт человека старшего поколения — какой Казань была раньше? Что тогда значило — уехать из Татарстана? Какими темпами менялась жизнь в республике и через что это было заметно?
Во-вторых, я восхищаюсь работой Сергея Александровича и мне лично хотелось познакомить вас с человеком, который активно и очень масштабно влияет прямо сейчас на то, как выглядит Татарстан. Как архитектор выбирает материалы и формы для зданий, так Сергей Мурзов проектирует природную среду: какие деревья будут высажены в парках и вдоль набережных, какие цветы и растения, какую задачу они тут решают и как будут выглядеть этот берег и тот сад в разное время года.

Мурзов, если хотите, это почти Николай Дроздов — только моложе и наш, татарстанский. Я думаю, Сергей Александрович очень счастливый человек — или должен им стать — потому что результат его работы приносит большую радость огромному количеству людей.

Всё лето у нас не получалось встретиться. Ко дню Республики готовили Кабан-2 (запуск второй очереди набережной озера Кабан). Выбирали время интервью по прогнозу погоды: вот будет гроза — поговорим. Не складывалось по датам, договорились на зум — подвела связь. В итоге встретились только 1 сентября, в первый день осени, в машине у объекта. Дважды интервью прерывали: то придёт грузовик, то рабочим нужна консультация. Но и после того, как разговор состоялся, текст был принят не сразу — это его третья версия. Сергей Александрович не узнавал себя после редактуры и мы вернули речь к расшифровке с комментариями, так как в разговоре есть слова типа "слева", "справа" — возможно, требующие пояснения; повторюсь, мы встречались и говорили на объекте, так что я буду уточнить в скобках, где и что конкретно имеется в виду.

— Сергей Александрович, здравствуйте! Я вас, во-первых, поздравляю с запуском второй очереди набережной озера Кабан. Огромная работа. Это, конечно, всё-таки экстремальные сроки — то, как вы сейчас запускались. Мне кажется, это очень ново для Татарстана вообще — то, на каких скоростях сейчас всё происходит.

— Да, да. Но вот как-то сложилась команда, люди, которые с полуслова, с полувзгляда понимают друг друга.

— Я вообще не представляю, честно говоря, как вы всё тут успели…

— Мы начали задолго до — в феврале, город был закрыт, если помните.
А мы попали в список разрешённых к работе организаций, поэтому мы были во всех этих реестрах у полиции, — наши машины пропускали.

У меня как у директора было право выписывать пропуска на людей и на технику. Город был просто мёртвый — и мы везде работали здесь (примечание редактора — на набережной озера Кабан) как раз.

Мы сажали крупномеры. Нам повезло, мы почти 500 деревьев (из 650) посадили в этот период — февраль, март, апрель. Самые объёмные — огромные, сезонные, тяжеленные. Некоторые были там по тонне, по полторы даже, по три тонны… Одну минуту.

< Прервались. >

— На чём мы остановились?
— На объёме и темпе работы.

— Конечно, в последние годы с приездом Наталии Фишман в Татарстан вырос масштаб работы, нагрузка возросла, ответственность возросла в целом. И вообще, приходится становится более публичной личностью, потому что работая на таких объектах приходится встречаться очень со многими людьми. Очень многие подходят, спрашивают, разговаривают. Работа в городе, видите, имеет свою специфику.

— Удаётся ли вам почувствовать удовлетворение от работы, когда вы оказываетесь как горожанин на набережной или на других объектах? Или у вас уже встроен в оптику профессиональный фильтр — и вы смотрите на всё через него?

— Да, это, скорее, второе. Я не могу переключиться.
Первое — я постоянно ищу недостатки, и я их нахожу, и звоню своим.
Второе — я понимаю, что будет тут через год, через два, поэтому даю какие-то для себя сразу оценки, где нужно что-то поменять, может быть, уже даже после сдачи объекта, вижу, что здесь нужно досадить, здесь надо убрать, передвинуть. Вот у нас сейчас, казалось бы, объект сдан, но мы эти тонкие вещи сейчас подтачиваем, где-то чуть-чуть досаживаем, где-то убираем, где-то перемещаем. Живая же система: грунт — он живой, в нём семена посторонних трав есть. Это же неизбежно. Поэтому я, скорее, не могу расслабиться. Тем более, я вижу всё очень мелкое, молодое, я знаю, каким оно будет через два-три года, что это будут полные заливки, богатые, всё. И пока это немножко молодое... для меня не очень.

— Но вы видите масштаб, да? Вы видите сразу перспективу? Можно ли сказать, что это один из принципов вашей работы — что вы многолетними проектами занимаетесь?

— Да, да. Я пролонгирую вперёд во времени каждый сюжет. Иногда мы высаживаем и кажется — какая-то вроде бы сумбурность и белиберда, на самом деле я знаю — когда мы начнём локальные стрижки здесь, во что превратится это, этот шар. То есть, я вижу законченный уже объект. Вот этот маленький фрагмент (показывает) я вижу, каким он будет через два года. И понимаю, что сейчас он неряшливый и такой слабенький, но через два-три года моя задумка будет реализована. Но это просто уже опыт, профессиональный опыт.

— Что для вас важно, кроме перспективы и взгляда в будущее на перспективу?

— Дело в том, что я ведь ещё и сам в любом случае учусь и развиваюсь, да? Я состою, во-первых, в ассоциации нашей Всероссийской (хотел сказать Всесоюзной). Всероссийская ассоциация ландшафтных архитекторов.

Когда у нас несезон (зимой), мы много времени проводим в Москве и других городах, проводим конференции, обмениваемся опытом. И наши иностранные коллеги, особенно вот до прошлого года, англичане, наши голландцы любимые — все с нами.

Бывает, что мы разбор полётов устраиваем очень тщательно по некоторым объектам. Это очень полезно, когда твои коллеги могут эти сюжеты попробовать с тобой переиграть. "Что, если не эхинацея, а шалфей? А давай переиграем на перспективу так, так и так?"
Вот это всё — живое очень общение.

И здорово когда все одного уровня примерно, а есть ещё и более старшие товарищи — основоположники жанра; и такие у нас есть, которые вслед за Питом Удольфом (его ученики, первое поколение) привносят вот эти современные цветники новой волны. Мы вносим в город эти загородные пространства — эти луга, эти степи и поля.

На фото: Сады Пита Удольфа

И ещё каждый год появляется новый набор сортов цветов, за этим надо успевать следить.

— Это то, что сейчас вводится?

— Постоянно! Идёт постоянная селекционная работа. И если там у нас Вейник был коротковолосистый, Карл Форстер, Овердам, появляются какие-то средние варианты, более долгоцветущие, более устойчивые к ветрам. То есть, постоянно идёт селекция. И мы держим руку на пульсе. У нас в питомнике можно найти все новинки практически.

Мы, как только всё выходит, осенью начинаем это дело закупать. Пусть это во Франции, пусть это в Голландии, — нам не важно, — пусть это в Германии. Мы покупаем сигнальные экземпляры, разводим их и наблюдаем. Если уже понятно, мы сразу пускаем в дело. Если не совсем — мы изучаем у себя.

Поэтому наш питомник — это ещё и такая тоже экспериментальная площадка. Когда года два или три назад администрация Президента запросила от нас, — может быть, вы даже помните, Министерству лесного хозяйства и нам, двум организациям, — сделала запрос по тем видам и сортам растений, которые можно использовать в Республике Татарстан.

Мы составили список, могу ошибиться, где-то более 300 видов и сортов, апробированных уже. Те, которые здесь годами живут и пережили сильные зимы, и мы их рекомендуем, используем здесь как интродуценты в городе Казани, в Республике Татарстан в целом.

То есть, это — большая научная работа, научно-прикладная работа. Мы изучаем эти виды и сорта, вводим их в культуру городского озеленения, уже смело, не боясь. Всё, что растёт на Кабане, абсолютно точно мы знаем, что жизнеспособно.

На «Белых цветах» мы впервые посадили Гинкго — знаменитое растение, лекарственное. Потому что 7 лет до этого мы испытывали в питомнике его. И убедились, что это растение у нас очень хорошо растёт с определёнными оговорками по грунтам, по освещённости и так далее. На этом сосняке зимовать оно не будет, но в определенных условиях это будет красивейшее дерево, родоначальник всех деревьев на Земле, как известно.

— Я помню, что на меня большое впечатление у вас в питомнике произвёл кустарник, у которого красные стволы.

— Дёрен белый.

— Белый, точно. Вы говорили, когда он отцветает и стволы остаются красными, это создаёт цвет в ландшафте, другая совсем картинка, вид.

— Конечно. И мы ввели ещё один дёрен в культуру, называется дёрен <УТОЧНИТЬ_НАЗВАНИЕ> у которого зимой ярко-жёлтые стволы. Их здесь очень много, и они как раз здесь сочетаются. Мы здесь (примечание — на второй очереди набережной озера Кабан) зимой увидим картинки с красными стволиками, а где-то с очень яркими жёлтыми стволиками.

— Вы думаете не только о сезоне цветения, но и о межсезонье.
Это же тоже принцип?

— Да. Лето у нас полгода, а всё остальное надо заполнять чем-то тоже интересным. И мы впервые в городе наконец-то начали использовать прекрасную иву, иву ломкую «Булата» <УТОЧНИТЬ_НАЗВАНИЕ>. И мы её сейчас выращиваем. Это самое красивое фактурное дерево для зимы на берегах водоёмов. В Москве она используется, в Питере, вот наконец…

У неё очень набивка из ветвей красивая, скелетная ветвистость изумительная. И вот эта набивка наверху, она создаёт такую очень плотную, красивую структуру, и зимняя картинка водоёмов с этой ивой совсем уже по-другому работает. Поэтому здесь, на Кабане мы тоже её кое-где посадили, можно будет увидеть.

— Мечтали ли вы когда-нибудь жить в другом климате, где лето длиннее?

— Я там и жил, я там и жил. И как раз хотел, собственно, это одна из причин была моего желания отъехать, уехать из Казани. Мой второй отъезд был связан с Крымом, он был связан с аспирантурой и с этим климатом, который позволяет работать весь сезон.

Потому что у меня папа работал здесь 33 года, из них 30 лет директором Татарской лесной опытной станции. А уже когда вышел на пенсию (раньше в 60 лет по нормальному выходили), то он 3 года оставался там ведущим научным сотрудником вплоть до смерти. Скоропостижно умер на 64 году жизни, здесь у нас на Товарищеской. И он как раз один год жил и работал директором Сочинского дендрария общеизвестного в городе Сочи. И, возможно, мы бы туда и переехали, но ему климат как раз не подошёл, он был гипертоником. И, когда он попал в сочинскую зиму, стало понятно, что он там и месяц не продержится, там очень влажность высокая.

Летом всё было ничего, летом мы там отдыхали каждый год, я помню, в школе всегда. И вот он опять попросился, его вернули на это же место сюда. Но работать круглый год, а не полгода, была моя давняя мечта.

И мы с женой уехали в Крым, заодно поступили в очную аспирантуру, она в Никитский ботанический сад в Ялте, а я в Севастополь в Институт биологии. И, значит, защитили две диссертации — я кандидатскую, она родила ребёнка.

Всё нравилось, и работа нравилась, и климат подходил. Потом случился развал страны, и нам надо было стать украинцами. Конечно же, мы неожиданно на это не согласились, и у нас не было выбора, — надо было уезжать.

У меня была докторантура — приглашение в Бостон.

<УТОЧНИТЬ_НАЗВАНИЕ> — центр такой есть мировой по Бостону, я должен был туда уехать в докторантуру. Но это билет в один конец, всё: кто уехал туда из наших, никто не вернулся и остались там.

А у меня здесь умер отец как раз и родился сын, поэтому… Жена рожать приехала в Казань из Севастополя. Выбор был очень небольшой. У меня тут четыре женщины — мама, старшая сестра, младшая сестра, жена и маленький ребёночек, да. И я, значит, туда улечу, да? Ну как? Как это всё? Я, конечно, был вынужден вернуться сюда, это было начало 90-х годов.

Годик перебились, где-то работали у своих родственников в строительном бизнесе, там буквально год продержаться надо было. И создали свою фирму, она по-другому называлась, но занимались мы тем же самым. И так потихонечку стали...

Помню, мы как-то тут по знакомым узнали, что человек пять или шесть собираются всё же в ландшафтники. Действительно, была такая небольшая компания, все моего возраста, даже постарше были ребята. Тогда это всё было в новинку. Очень было востребовано тогда.

— И им нужно было?

— Да. У них сразу появилось огромное количество денег, и они настроили себе эти хоромы, подняли. Буквально в Царицыно, здесь вокруг Казани, по три, по четыре этажа дома построили. Брали по два, по три участка. Что с этим делать? И вот тут как раз мы и попали буквально в начало этого бизнеса в Казани.

И ни одного растения нет! Я стал ездить по ботаническим садам, по всяким горсельхозам, окрестностям — Йошкар-Ола, Чебоксары. Отца моего все знают. Как только слышат мою фамилию, Юрий Саныч, помню, директор горсада в Чебоксарах, покойный уже, как узнал, кто я — по телефону, он говорит: «Серёжа, приезжай. Всё, что ты найдёшь у меня в горсаду — твоё! Мы с твоим отцом 40 лет дружили».

И я немножко этим пользовался, но всё за деньги, всё по-честному. Но по крайней мере у меня в руках было уже тогда (в начале 90-х) был этот ассортимент. И я уже делал эти первые объекты, совершенно необыкновенно. Потому что люди приезжали, другие олигархи в гости, видели всё это, и понеслось. И тогда и у власть держащих, и у всех уважаемых людей появились деньги, и у нас как-то начался очень быстрый процесс нашего роста.

И я даже в какой-то момент организовал садовый центр. Это был как раз конец 90-х, ещё не было никаких питомников, такого понятия не было — питомник декоративных растений, что это такое. А уже в начале 2000-х мы сделали полноценный садовый центр на ВДНХ, и он там существовал вплоть до нашего создания питомника, до 2009-го года. Там были все наши известные личности, кто на тот момент (фамилии не буду называть), все приезжали туда за растениями, мы прямо оттуда вывозили. Там по каким-то данным до 12 фур растений на этом пятачке как бы прогоняли.

Оттуда бригады выезжали, озеленяли само ВДНХ, у нас были с ними очень хорошие отношения, был Садыков, помню, генеральный директор Казанской ярмарки. Мы там практически переделали все фасады, входные зоны, цветники, газоны. То есть, мы мало того, что платили арендную плату, мы ещё помогали им в создании современного ландшафта. ВДНХ было тогда очень привлекательным местом, там же проходили все основные городские мероприятия, республиканские. Мы работали там вплоть до 2009-го года, когда уже открыли свой питомник.

— Что это была за земля, когда вы туда приехали?

— Это было болото. Дело в том, что мне было очень важно иметь питомник именно в этом месте.

— Почему?

— По нескольким причинам. Во-первых, я понимал, что это направление достаточно перспективное, потому что это Лаишевский район, Боровое Матюшино, и вся моя клиентура, которая была на тот момент, она была там. И многие из них потом напрямую стали просто сворачивать с трассы, проезжать 370 метров каких-то, и они оказывались в питомнике. Это очень важно. Второе — живя в центре города, я понимал, что мне ехать туда 10 минут утром. В том направлении пробок не было никогда и нет сейчас. Утром я еду — пробка навстречу мне идёт, я еду по пустой дороге, я до сих пор из центра города еду 12 минут может быть, 15 максимум. Для любого питомника это просто счастье… Потому что мои московские коллеги иногда добираются по два, по три часа до своих питомников.

— Какую территорию сейчас занимает ваш питомник?

— Там территория небольшая — 6,5 гектаров. ICL знаменитый, наш компьютерный завод слева, частные дома справа, железная дорога. Мы зажаты в таком узком маленьком пятачке, но Президент нам дал ещё поручение, нам дали в <УТОЧНИТЬ_НАЗВАНИЕ> районе ещё 64 гектара.

— Это который вы будете развивать?

— Который мы уже развиваем давно. У нас там крупномеры растут, вернее, подрастают, мы многие крупномеры сейчас берём оттуда уже. То есть плодородная шикарная земля, чернозёмы, богатейшие скважины, замечательное место. И от нас 20 километров, от нашего питомника туда, в сторону, в глубину Лаишевского района. 20 километров — это недалеко, это очень удобно.

— Сколько у вас растений, если такое вообще можно считать? Наименований растений, кустарников и деревьев?

— Если распечатать наш прайс, там больше 1000 наименований, но некоторые повторяются, размеры просто другие. А так, в общей сложности больше 500 видов и сортов деревьев, кустарников и многолетних цветов, которыми мы пользуемся на постоянной основе.

Но идёт каждый год, я говорю, увеличение ассортимента. От каких-то очень простых, банальных вещей потихонечку уже отказываемся, которые уже нам неинтересны. Некоторые держим просто для покупателя, который… Ну, простые вещи.

— Петунии?

— От однолеток, кстати, отошли много лет назад.

— Это, действительно, очень странный подход — высаживать в город однолетние растения, мне даже кажется, что расточительно.

— Да. Лет 15 назад я особенно много ездил по Европе, мне всегда бросалось в глаза, что капиталисты хорошо считают деньги. Понимаете? И поэтому от однолетних цветов, наверное, не отказываются нигде, но делают это очень лаконично, компактно, может быть, около учебных заведений центральных.

И то подвесные кашпо у них чаще всего — это Пеларгония. Как вот в Англии, например, это всё же не однолетники, это многолетники. Климат там другой.

Если это большие балконные ящики (в Италии, в Испании), они туда досаживают что-то яркое на лето, однолетники, а всё-таки скелет, костяк там — многолетки. То есть, они считают деньги. Мы немножко к этому относились в советский период так — "а каждый год давайте будем высаживать клумбы". И вот они до конца мая стоят пустые, чёрная земля в них, после зимы никакой картинки нет. И только их посадили в июне, они растут на расстоянии 20 сантиметров, и да — к концу лета становится красиво. Но первую половину лета тоже не работают. Поэтому совершенно другой опыт был в мире — это использование многолетних растений: ты посадил их один раз на многие годы. Иногда на многие десятилетия для некоторых видов.

Это совсем другая история. Более того, достигают какого-то они пика, можно их делить и отсюда забирать на другие объекты. И я даже думаю, что на будущий год «Кабан-1» (примечание Кайтам — первая очередь набережной озера Кабан со стороны Салимжанова) будет уже, возможно, делиться с новыми парками.

Частично пора. Огромные корневища мы немножко разрядим, они опять с новой силой будут расти. Свежей земли добавим, это такая тема перспективная.

— Когда говорят: «Построить дом, вырастить сына, посадить дерево», можно у вас уточнить — какое сажать дерево, чтобы оно выросло в Татарстане? На своём участке, на своей земле, у нас здесь. Если б каждый мог посадить.

— Во-первых, моё мнение — ни в коем случае нельзя сажать деревья в честь кого-либо, это очень опасная история. Потому что родился ребёнок, посадили дерево и, представьте, через три года это дерево умерло по какой-либо неизвестной или известной причине. И какой посыл, так сказать?

— Это, действительно, какое-то странное суеверие, да?

— Не стоит. Потому что жизненный цикл многих растений меньше, чем у человека. Правда, не у всех, конечно, к счастью. Ни к чему такие делать вещи.

Дальше — дело вкуса. Я знаю, что очень многие, например, хотят посадить плодовые деревья — яблони какие-то крупные, пожалуйста. Кто-то дуб хочет посадить. Но, например, берёза. У некоторых народов, в частности у татар, есть поверье, что это дерево не нужно сажать на территории внутри. На самом деле имеет под собой очень правильную подоснову, подоплёку, — потому что у дерева берёза поверхностная корневая система заберёт влагу и питание от всех ваших растений в саду, вымахает очень быстро, будет хрупкая, сломается при первом ветре сильном, ещё хуже — с корнем вырвет его и перевернёт. Поэтому такие гиганты нужно сажать за околицей, где-то подальше.

— Не берёза, значит.

— Берёза — это всё-таки, повторюсь, за счёт поверхностных корней… Под берёзой ничего не растёт. Корешки пролезли в малину, подошли к смородине, яблоне — урожая не жди. Ни к чему такие большие.

Если посадите дуб, это будет одно растение на вашем участке, красавец-дуб. Если вы с этим готовы жить, флаг вам в руки, будет шикарное дерево на века. Или у моего соседа растёт, где у меня загородный дом, кедр — сейчас он шириной метров 7. Да, он уже даёт шишки давно, плоды. За ним, с северной стороны не растёт ничего из-за тени. Но зато там великолепная теневая зона для летней жары. Там можно, и они, собственно, держат там, столик, скамеечки. Но ничего не растёт в округе, это надо понимать.

— То есть, если большой участок, то можно себе позволить?

— Да, это даже очень выгодно. Поэтому что сажать и где сажать, надо очень хорошо подумать. Большое дерево — это огромная корневая система, она хочет кушать, она хочет пить. Значит, вы должны понимать, что…

— А самое быстрорастущее может быть тогда, если на участке?

— Быстрорастущее для того, чтобы заполнить пустоту, может быть, объём дать? Конечно, это клён, особенно клён серебристый — выскакивает с огромной скоростью, крона богатейшая. Только успевай подстригать, потому что за каждый год прирост бывает до метра. Ива — гигантская скорость роста, но ива требует повышенной влажности, почвы. Поэтому какие цели человек перед собой ставит? Если он хочет сделать сад, а именно густой парк, то быстрорастущие, на хорошей земле деревья, которые быстро превратят ваш участок в заросли. Если вы всё-таки хотите плодовый сад, будьте осторожны с декоративными деревьями, потому что это сильнейшие конкуренты будут плодовке. И малейшую тень яблоня терпеть не может, — ни тени, ни конкурентов из-за питания в корнях. Поэтому здесь уж плодовый сад, так плодовый сад. Их нельзя объединять.

— Большое спасибо!
Возвращаясь к вашей биографии, вы сказали, что Крым — это второй ваш переезд из Татарстана. А первый?

Первый отъезд из Казани случился сразу после университета. Вы этого знать не можете, но в 70-е, начале 80-х город был депрессивным, он был такой глухой провинцией. Когда мы сейчас себя называем третьей столицей, это совершенно обоснованно, но раньше этого даже нельзя было представить. Я помню, приезжал в Нижний Новгород и понимал: это старинный, огромный, чистый (ну, относительный чистый) город. Или Екатеринбург (Свердловск тогда он назывался). Там я тоже жил, у меня там тётушка жила.

Я понимал, что есть такие огромные города, и есть такая вот Казань — грустная, где не очень было чисто. И, вы знаете, у нас эти группировки уже тогда в 70-х годах...

Я ещё жил в таком, как говорят, бандитском районе — на Красной позиции. Но у меня была старшая сестра очень авторитетная, там все ребята за ней ухаживали, и я спокойно всегда ходил. Но это всё накладывало отпечаток.

А папа — творческий человек, учёный. И вот этот диссонанс был: то, что я видел на улице — и то, что я видел дома... Это наука, микроскоп... Я видел другой мир.

И Казань меня в этом плане, конечно, очень сдерживала, мне не хватало внешних каких-то атрибутов всей этой жизни. Я хотел общаться с такими же, как я.

Мой папа 30 лет был директором Татарской лесной опытной станции, а уже когда вышел на пенсию, то он ещё три года оставался там ведущим научным сотрудником вплоть до смерти.

Один год он работал директором Сочинского дендрария. Возможно, мы бы туда и переехали, но ему климат как раз не подошёл: он был гипертоником. И когда он попал в сочинскую зиму, стало понятно, что он там и месяца не продержится, там очень влажность высокая. Летом всё было ничего, летом мы там отдыхали каждый год. И он вернулся в Казань, попросился, его вернули на это же место сюда.

С пелёнок я ездил с отцом в лес. У него лето — это экспедиции по Поволжью, Чувашия, Марийская республика, Татарстан весь, Ульяновск, потому что Татарская лесная опытная станция всё Поволжье курировала. И я там собирал насекомых, у меня была какая-то сумасшедшая коллекция, гербарии делал.

В 9-м классе увлёкся фотографией и киносъёмкой, снимал природу. У меня были на тот момент самые лучшие фотоаппараты и, главное, к ним самые лучшие объективы. «Таир-3» — это был у меня огромный телевик, на тот момент самый мощный в России, рыбий глаз.

Отец у меня был заядлый охотник, брал меня на охоту, а я ездил туда с телевиком, снимал животный мир и ни одного животного за свою жизнь не пристрелил. Чем, в общем, сейчас, в возрасте, горжусь, что рука у меня не поднялась. Ни утку, ничего абсолютно. Но были очень интересные находки, кадры были.

Однажды отец меня увёз в Москву, познакомил с ректором лесотехнической академии в Пущино. Дядюшка был академик, я помню. Они пообнимались там, пообщались, и мне этот ректор говорит: «Ну всё, я тебя здесь жду». Сейчас это институт леса, а раньше назывался лесотехническая академия. Я должен был туда поступать. А я, видимо, из-за того, что мне дома было очень уютно и тепло, я был домашний мальчик, конечно…

— Решили остаться в Казани?

— Да, я остался в Казани, тем более университет, биофак. И я поступил с целью — как бы тоже заниматься лесом всё же. И вдруг неожиданно я попадаю под влияние удивительной личности — профессора (Владимира) Вагина, это блокадник, который переехал сюда во время войны. Очень известный у нас морской биолог. Он открыл новый класс животных — мешкогрудые раки. Вообще открыл, первый в мире! И он оказался родоначальником казанской морской школы.

И я сразу попал под его влияние, и всё. Я утонул в морской биологии, хотя должен был заниматься тем, чем сейчас и занимаюсь.

— На сколько лет?

— И я провалился до 86 года. И меня по распределению взяли в Калининград, в Атлантический НИИ рыбного хозяйства и океанографии. И я начал ходить в рейсы за рубеж, в тропические страны. Я покидал Россию, жил три года за границей, в тропиках.

У нас были подводные наблюдения за животным миром, обеспечение промыслом. Мы, в частности, оценивали запасы кальмаров, креветок, рыб основных промысловых.Ныряли в противоакульих клетках с аквалангами на глубину 6-12 метров. За каждую ночь я мог там видеть до 30-40 акул, например. Иногда это в открытом океане, когда под тобой до пяти километров. И там идёт промысел ночью, в световое пятно поднимаются акулы, всякие рыбы, кальмары, тунцы. И в этом световом пятне разворачиваются события: кто кого ест, кто от кого спасается.

— В первый раз страшно было, наверное?

— Конечно. Прозрачность воды абсолютная, ты видишь до конца. И вот оттуда летит акула-молот. Представляете, это же просто как машина едет — это самая скоростная из акул, у неё бинокулярное зрение. И она летит в это световое пятно, а тут стая кальмаров. И вот она летит, летит, летит и за несколько секунд оказывается в центре этой стаи, и вправо, влево раздирает её. Кальмары даже не успевают уплыть, у них же реактивная тяга, у них же сопла: они набирают в мантию воду и через узкую горловину выстреливают, они просто с места улетают.

Был один рейс — пароход назывался «Титанит». Почти как «Титаник», слышите? Мы вышли в одно и то же время, мы прошли мимо этого самого… Где он там, порта… Вышли в то же время, и тоже мимо северных айсбергов, всё то же самое. И я лежу и читаю книгу «Титаник. Гибель Титаника». Один в один! Вот эти айсберги, мы идём сквозь них. Единственное, что Титаник в Нью-Йорк пошёл, а мы в какой-то момент свернули на экватор и вдоль экватора по 20 широте на Панамский канал ушли. Вот такие моменты интересные.

Один раз получили новый пароход в Николаеве, тогда это ещё был Советский союз. И выходим в Средиземное море, около Сардинии попадаем в шторм, тот самый 9-балльный шторм, максимальный какой только может быть. И нас спасает только то, что мы работаем носом на волну.

Мы сутки простояли на одном месте, работали все двигатели. Новый пароход, обшитый деревом, такими фанерами. И у нас за ночь смыло с борта всё, что было! Все эти фанеры сорвало, всякие там… всё, что не было закреплено. Пароходик 54 метра длиной, экипаж 24-25 человек. Средний валовый траулер называется.

И вот мы работали на 9-балльный шторм. Он просто переваливал через нас — так накрывал, в рубку такой удар волной, рубка будто сместится сейчас.

Еще китов огромных видели. Один раз слышу: кто-то дышит, просто невозможно громко. На палубу вышел — около парохода, в нескольких метрах лежит серый кит, балдеет. Такая была морская жизнь.

— Почему вы не остались в море?

— В 86-м году я понял, что нужно делать ноги из Калининграда, потому что всё, другой жизни нет — это ты в океане и там ты сгинешь в этом океане. Ни жениться, ни детей —это невозможно.

И мне приходит в 87-м году приглашение — в Казанском государственном университете открывается новый факультет, не кафедра, а факультет, экологический факультет. Первый в Советском союзе. Юрий Степанович Котов, будучи депутатом верховного совета СССР, эколог, бывший декан факультета экологического, умудряется своими связями создать первый в стране факультет. И он вспомнил обо мне, позвонил моему отцу, отец — мне, говорит: «Сын, давай, тебя хотят взять на этот новый факультет».

Я вернулся и сразу на экофак, и тут я уже задумался, что мне, пожалуй, надо вернуться к своим истокам, и так оно, по сути, и получилось.

Сама Казань как город на меня не произвела никакого впечатления, больших перемен я не видел. Да их тогда и не было. Мой второй отъезд из Казани отчасти был связан ещё и с этим, было неуютно. Потому что проработал два года, а степени нет. Мне надо было защищаться, потому я потом в Севастополь и уехал.

Мы с женой в 89-м уехали в Крым, заодно поступили в очную аспирантуру, она — в Никитский ботанический сад в Ялте, а я в Севастополь в институт биологии. И, значит, защитили две диссертации — я кандидатскую, а она родила ребёнка.

— Как и почему вы вернулись в Татарстан?

— В Крыму всё нравилось, и работа нравилась, и климат подходил. Но развал страны, и нам надо было стать украинцами. Конечно же, мы на это не согласились, и у нас не было выбора, надо было уезжать. У меня была докторантура — приглашение в Бостон. И даже когда я вернулся в Казань, меня американцы доставали ещё где-то год, типа одумайся, что ты делаешь.

Но это билет в один конец: все, кто уехал туда из наших, никто не вернулся, все остались там. А у меня здесь умер отец как раз и родился сын, поэтому… Жена рожать приехала в Казань из Севастополя. Поэтому выбор был очень небольшой. У меня тут четыре женщины: мама, старшая сестра, младшая сестра, жена и маленький ребёночек, да. И я, значит, туда улечу, да? Ну как? Как это всё? Я, конечно, был вынужден вернуться сюда, это было начало 90-х годов.

Годик перебились, где-то работали у своих родственников-олигархов в строительном бизнесе, там буквально год продержаться надо было. Потом создали свою фирму, она по-другому называлась, но занимались тем же самым. И так потихонечку встали на ноги.

Мы были одними из первых, ландшафтников в городе тогда было 5-6 человек. Это всё было в новинку, никто не знал, что это такое — ландшафтный дизайн. Но востребовано: появились первые олигархи, и у них сразу появилось огромное количество денег, они построили себе по 3-4 дома вокруг Казани, брали по два, три участка. Что с этим делать? Так мы попали в начало этого бизнеса в Казани.

А ни одного растения нет. И я стал ездить по ботаническим садам, по горсельхозам, окрестностям — Йошкар-Ола, Чебоксары. Отца моего все знают. Юрий Саныч, директор горсада в Чебоксарах, покойный уже, как узнал по телефону, кто я, говорит: «Серёжа, приезжай. Всё, что ты найдёшь у меня в горсаду — твоё! Мы с твоим отцом 40 лет дружили». И я немножко этим пользовался, но всё за деньги, всё по-честному. У меня в руках уже тогда, в начале 90-х, был этот ассортимент.

И потихонечку окунулись с головой в эту тему. Открыли цветочные магазины в Казани. Был такой магазин «Цветы на Булаке», такой весёленький, самый крупный цветочный магазин. И мы стали попутно ещё интерьерным озеленением заниматься — зимние сады делать, здания офисные под ключ озеленять.

А в 2009 году мы открыли свой питомник в селе Усады Лаишевского района. Это было болото, но мне было важно иметь питомник именно там: вся моя клиентура на тот момент жила в Боровом Матюшино. Многие из них стали напрямую сворачивать с трассы, проезжали 370 метров и оказывались в питомнике.

Помню, как в 90-е недалеко от нашего магазина «Цветы на Булаке» начали строить эти безумные дома с башенками на крыше.Я был в шоке — почему архитекторы такое пропускают?! Старая часть города, такие образцы архитектуры, и вдруг появляется это здание. Было ужасно, я очень расстраивался.

Началось все с программы «Зелёный рекорд» в 2012 году, когда высадили 30-40 тысяч деревьев. Помню, как в сентябре все ландшафтники Татарстана собрались на встрече у президента. Я взял слово первым, как самый старый участник, и сказал: «Ко мне в гости приезжают голландцы, немцы. Мы ходим по центральным улицам, по Кремлёвской, но на это невозможно смотреть! Сейчас такой момент — Универсиада, такие финансы выделены, давайте что-то сделаем с озеленением?»

Для президента это было откровением. Встреча прошла в сентябре, а уже в октябре стартовал «Зелёный рекорд», До этого с зелёными насаждениями в Казани была беда. А с этой программой мы привнесли в город столько новой зелени, и он совсем по-другому стал смотреться.

— Почему вы решили остаться в Казани?

— Вы знаете, я думаю, что где родился, там и пригодился. В итоге я мотался по всему миру, где я только не жил и не был, я космополит. В частности, по моей речи никто не может сказать, откуда я приехал. Можно же сказать: «у тебя казанский говор, у тебя московский говор». По мне, по моему говору, несколько раз люди спрашивали, вообще невозможно так сказать, потому что я — космополит.

Я, считайте, с 18 лет мотаюсь по заграницам и по России, где только не был. И в итоге, видите, это всё же неслучайно, все эти возвраты.

И жена у меня очень любит Казань и вообще не представляет... Конечно, мы имели возможность уехать куда угодно, жить где угодно, там квартиру купить. Вот она у меня такая патриотка. Сын Саша лучше Казани места на земле не видит. Но он из-за друзей. Слушайте, ну и такой город! Никто не захочет уезжать!

А чего уезжать? Давайте лучше вот это безобразие справа, посмотрите, из этого безобразия справа сделаем вот эту красоту слева. Все вернутся! Никто не захочет уезжать. И мне сейчас неохота уезжать, вообще не охота.

— Чем занимается питомник?

— Ид\т постоянная селекционная работа. Осенью, как только всё выходит, начинаем закупать сигнальные саженцы во Франции, Голландии, Германии, наблюдаем. Если все понятно, сразу пускаем в дело. Если не совсем, изучаем у себя. Поэтому наш питомник — это ещё и экспериментальная площадка.
Года два-три назад администрация президента Татарстана сделала запрос к нам и в министерство лесного хозяйства: хотели узнать о видах и сортах растений, которые можно использовать в республике. Из министерства позвонили нам, сказали: «Честно, мы ничего не можем дать, кроме наших лесных культур».
А мы составили список более 300 апробированных видов и сортов. Апробированные — те, что живут годами и уже пережили сильные зимы.

Так, мы знаем все о поведении растений на Кабане. На «Белых цветах» мы впервые посадили знаменитое лекарственное растение гинкго. Семь лет до этого мы испытывали его в питомнике и убедились: у нас гинкго растет очень хорошо, но с определёнными оговорками по грунту, освещённости. В нужных условиях это будет красивейшее дерево, родоначальник всех древесных на Земле, как известно.

Сейчас в нашем прайсе больше тысячи наименований, больше 500 видов и сортов деревьев, кустарников, многолетних цветов. От однолеток, кстати, отошли много лет назад.
В Европе от однолетних цветов не отказываются полностью, но применяют их очень лаконично, компактно, в тех местах, которые нельзя как-то ярко выделить. Может, около центральных учебных заведений.

Мы к этому относились в советский период так: а давайте каждый год будем высаживать клумбы. И вот они до конца мая стоят пустые, чёрная земля, после зимы никакой картинки нет. Их посадили в июне, они выросли на 20 сантиметров, и да, к концу лета становится красиво. Но первую половину лета они тоже не работают.

Поэтому в мире другой подход, там используют многолетние растения: ты посадил их один раз и на многие годы, для некоторых видов — на многие десятилетия. Когда они достигают какого-то пика, их можно делить и забирать на другие объекты. Думаю, на будущий год «Кабан-1» будет уже делиться с новыми парками.

Лето у нас всего полгода, а всё остальное надо заполнять чем-то интересным. В этом году мы впервые начали использовать иву ломкую «Булата». Это самое красивое фактурное дерево для зимы на берегах водоёмов. В Москве она используется, в Питере, теперь и у нас.

У неё очень красивая набивка из ветвей, скелетная ветвистость изумительная. Эта набивка наверху создаёт плотную, красивую структуру, зимняя картинка водоёмов с ивой совсем уже по-другому работает. Мы её посадили на Кабане, можно будет увидеть этой зимой.

— Сергей Александрович, какое дерево посадить, чтобы оно выросло в Татарстане?

— Многие хотят посадить плодовые деревья, яблони крупные, кто-то хочет дуб.
Но есть деревья, например, берёза — у татар есть поверье, что это дерево не нужно сажать на территории внутри. И у этого есть научная подоплёка: у березы поверхностная корневая система, она заберёт влагу и питание от остальных растений в саду. Под берёзой ничего не растёт.

Береза вымахает быстро, но будет хрупкая, сломается при первом сильном ветре, ещё хуже — если её с корнем вырвет. Поэтому таких гигантов нужно сажать за околицей, подальше.
Посадите дуб, это будет единственное растение на вашем участке — только красавец-дуб и больше ничего. Но зато дерево на века.

Если нужно заполнить пустоту, объём дать, можно брать быстрорастущее дерево. Это клён, особенно клён серебристый — выскакивает с огромной скоростью, крона богатейшая, только успевай подстригать: за каждый год прирост бывает до метра.

Ива — гигантская скорость роста, но требует повышенной влажности, почвы.

— Знаете, у других героев мы спрашиваем какие три здания в Казани они хотели бы снести. А у вас я бы хотела спросить, какие три места в городе вы хотели бы переделать?

— Вот сейчас открывается новая панорама на Кабане — вот тут даже налево посмотрите, здание Татстроя на той стороне. Сейчас оно просто бьёт по глазам. Я бы очень хотел, чтобы все эти здания, Старо-татарская слобода, чтобы она была не выше 4-5 этажей. Если можно демонтировать... Это же при Исхакове (мэр Казани в 1989-2005 года – «Кайтам») все эти крышечки, вот эти все колпачки. Ему обязательно наверху где-то надо было сделать башенку.

В старой части я не знаю, как допустили «Барселону». Ну, с ума, что ли, сошли? Это же самые последние постройки. Говорили, будет 4-5 этажей, и вдруг «Барселона» поднялась. Какая связь между этой «Барселоной» и всем окружением?

И, пожалуй, третье, хотя как бы альма матер, мой родной университет, но эти здания физфака и второй корпус КГУ — это полное безобразие. Полное безобразие! Разве можно в этом студенческом городке, когда у нас там филфак старинный, главное здание, чуть дальше геофак у нас по Кремлёвской… И вдруг эти вот. Ну, в то время это была, наверное, супер стройка для всей страны, что такие свечи подняли. Но, честное слово, я бы что-то с ними сделал бы.

Если б это все вернуть к стилистике верхней Казани, уменьшить этажность. А стекляшку физфака разобрать и построить современный студенческий кампус. Современный, но органичный с остальным городом.

— А какие места вы бы отметили?

— Внутренний дворик университетского городка, кстати, выполненный по нашему проекту к 200-летию университета. Получился удивительный дендросад с микроклиматом.
Русло Казанки, основа зелёного каркаса города. Ветер, проходящий через Казанку, продавливает воздух через зеленые коридоры на Декабристов, Ибрагимова. И люди живут в городе с чистым воздухом. Нет застойных вот этих карманов пустых, понимаете. Это очень важно.
На другом берегу великолепная русско-немецкая Швейцария. Ведь неслучайно там дачи снимали наши все. Там внизу под Арским кладбищем уникальный микроклимат, там можно создать ботанический сад мирового уровня, я уверен просто. По этим климатическим условиям там можно содержать растения, которые вот здесь наверху… Супер ботанический сад там можно создать!

Поскольку это пойма Казанки, где все разливы, где краснокнижники обитают: выдра, выхухоль. Можно это в идеальном состоянии содержать, показывать людям настоящие экологические тропы. Я бы с удовольствием хотел применить себя там.

Я ещё гидробиолог как бы получается, да, профессиональный. То есть я эту как раз систему понимаю, как она функционирует, как она взаимосвязана с сушей, как одно поддерживает другое. И мне понятен ассортимент, который можно было бы... То есть можно было бы очень бережно подойти и завести туда людей.

Ну и, конечно, если с Кабаном будет продолжение в ту сторону — это вообще, конечно, сказка. Это так интересно! Там Верхний Кабан, он же вообще природный, он дикий.
Там только надо очень аккуратно подойти и подчеркнуть то, что уже есть, чтоб не навредить. И пустить туда людей, и вот это всё через эти заводи, протоки... Там лягушки, цапли. Понимаете, там же всё первозданное. Очень там аккуратно надо действовать.

Это безумно здорово, что Казань на воде. Город настолько выигрывает от этого всего, что он на воде. Отдых у воды — это же к нашему какому-то, видимо, прошлому генетическому нас отводит.