— Какой вам запомнилась Казань вашего детства?

— Родился я в Казани, в 61-м году, и сначала жил в Соцгороде, потом переехал в Ленинский район, он в Московский потом переименовался. Я жил в районе улицы Исаева, где дворец культуры им. Урицкого. Учился в седьмой школе, которая была рядом.

Если говорить о старой Казани, то старая Казань она была такая… скажем, низкоэтажная, было очень много частного сектора. Я жил в доме, состоящем из трёх домов, разделяющихся аркой. В этот дом заехали, в общем-то, люди одного возраста. Дом заводской, на этажах, на площадках все друг друга знали.

Живы были тогда ветераны, им было по 50-55 лет было. И они с нами всегда общались, беседовали, мы с ними все время делились. То есть не было, как сейчас, когда мы в этих 14-этажных домах порой не знаем, кто из соседей как живет, кто такой. Ну, не общаются люди. Раньше из соседнего подъезда ходили друг к другу в гости. Если какие-то праздники, то у нас всегда детей собирали, приглашали на чай и прочее. Такие были взаимоотношения.

А центр города… Ну, во-первых, улица Баумана была не пешеходной, по ней троллейбусы ходили: первый троллейбус, четвертый, даже сейчас помню их прекрасно. Влево-вправо было не очень красиво, заброшено. А центральные улицы были чистыми.

На улице Бутлерова, слева от института финансово-экономического (КФЭИ тогда был) — кинотеатр «Вузовец», маленький такой, хороший.

— Во сколько лет вы решили уехать из Казани? Почему?

— Я жил в Казани до 20 лет, в 82-м году я уехал. Тут я учился в мединституте, на педфаке, в будущем должен был стать педиатром. Но когда я походил по клиникам детским — а я детишек жалею, люблю — я понял, что в педиатрии не смогу просто работать: мне будет тяжело.

Где-то на втором курсе я для себя такую планку взял: буду военным. Вообще, я хотел быть военным ещё до мединститута, но не поступил в военное училище — не получилось. Поэтому я поступил в мединститут.

Подавал на стоматологический факультет, но меня там переориентировали поступать на педфак — с него можно перейти на военно-медицинский факультет, это решающим было.

После четвёртого курса я перевёлся на военно-медицинский факультет при Горьковском институте, переехал в Нижний Новгород.

Нижний Новгород был городом заводским, там был автозавод. То есть Казань — родной город, поэтому она была яркой, а Нижний — таким серым.

Это ощущение серости, видимо, возникло ещё и вот почему: в 80-м году была олимпиада, и всех неблагонадёжных людей, скажем, которые связаны с употреблением алкоголя и прочее, раскидали по Московской области и близлежащим городам, регионам. И туда, в Нижний, большая часть этих людей попала.

В Нижнем я прожил два года, проучился пятый и шестой курс, выпустился уже кадровым офицером, лейтенантом медицинской службы.

После этого по распределению я попал в Киргизию, перешёл в Среднеазиатский военный округ. Я стал военным, естественно, я должен был думать о будущем. А для офицера, чтобы потом по службе попасть в близлежащие районы европейской части страны, необходимо было начать службу с отдалённых районов. Поэтому я поехал в Киргизию, чтобы потом, естественно, вернуться куда-то поближе.

Я службу проходил в городе Рыбачье, ныне он Иссык-Куль называется, как и озеро. Но бывал и в Бишкеке часто, тогда город Фрунзе назывался.

Очень хороший был тогда аэропорт, он и сейчас хороший — Манас называется. Шикарный аэропорт. Я во многих аэропортах был, потому что часто приходилось переезжать. Но он такой очень продвинутый на тот период был, с отдельными подъездными путями…

— Сильно беднее была Киргизия, нежели Татарстан?

— Ну, на тот период мне было сложно оценить беднее или нет. Там, понимаете, среднеазиатские республики — они очень контрастные. Там даже в тот период жили люди зажиточные. Были очень бедные. Но это в глаз не било. Три года там я прожил.

— Что запомнилось за эти три года? Всё-таки южная республика, фрукты растут…

— И фрукты запомнились, и горы — я горы люблю очень. Я часто выезжал в командировки недели по две, по месяцу — жизнь в горах была интересной.

— Это как раз период, когда СССР вступил в войну в Афганистане. Киргизия была форпостом…

— Нет, тогда перед Киргизией не стояло задачи какие-то определенные функции выполнять.

— У вас не было желания поехать в Афганистан?

— Дело в том, что Афганистан начался, когда я ещё только поступил в институт — в 78-79 году. И мои друзья-ровесники, которые не поступили в силу каких-то причин, они были призваны и отслужили в Афганистане в десантных и других войсках. Они все вернулись, живы-здоровы, слава богу, мы потом с ними встречались.

После Киргизии я год прослужил в городе Алма-Ате, это вообще такой оазис — мне так показалось. Город великолепный, находится в такой низинке, котловине, окруженной горами. С современными постройками на тот период.

Меня поразило, что дома в Казахстане все были разные. Вот эти вот девятиэтажные дома. Если у нас, допустим, строили коробки-коробки-коробки серые, то в Алма-Ате если и строили что-то идентичное, то расцветка балконов, расцветка панелей была разная. Плюс природа шикарная.

— Как вам казахи? Какие люди там?

— Тоже дружелюбные. Ну я и сам неконфликтный человек, со всеми ладил. В Казахстане, кстати, есть разные тоже народности — горные есть, например, там, с большими глазами, есть высокие очень.

— А домой вы часто оттуда ездили?

Я каждый отпуск приезжал домой и весь отпуск проводил дома. Я в общем скажу:

У меня не было чувства дома, даже если у меня была квартира и всё прочее — не было чувства, внутреннего чувства, что я нахожусь дома.

— Это было связано с тем, что вы никого не знали или не на своем языке говорили?

— Нет, даже не это, родина она ближе, я не могу объяснить, это что-то внутреннее.

— Три года вы провели в Киргизии, год в Казахстане. Что было дальше?

— Потом я поступил в клиническую ординатуру военно-медицинской академии в Питере, тогда Ленинграде. Два года там прожил, учился под руководством таких корифеев — там был такой профессор Альберт Николаевич Кишковский, член-корреспондент — он был главным рентгенологом Министерства обороны. Я сам лучевой диагност, рентгенолог, сейчас работаю с компьютерными томографами.

Это был 88-90-й год, как раз период такой перестроечный же шёл. Когда мы приехали в 88-м году, там было все ещё инерционно, как при Советском Союзе. Потом 89-й год, уже началась эта рыночная экономика. То есть производственные мощности встали, видимо, не хватало продукции. Ввели талоны на приобретение товаров — в одни руки определенное количество.

У меня, к слову, была прописка.

— На сколько вы задержались в Петербурге?

— На два года. Санкт-Петербург сам по себе вызывает эйфорию, даже когда ты гуляешь по улицам, вообще там всё шикарно было. Каждый день был как бы праздник: всё-таки это была учёба, а не работа.

Петербуржцы коренные — они очень доброжелательные. Их можно было отличить так: если ты спросишь, куда и как пройти, то настоящий петербуржец тебе объяснит всё в деталях, в подробностях, проведёт, покажет всё. Если ты наталкиваешься на человека, который не из Ленинграда родом, то получишь короткий ответ: «Я не знаю».

Когда я окончил академию, меня распределили в Новосибирск. Там мы прожили с семьёй уже 10 лет.

— Это как раз когда развалился Советский Союз, правильно?

— Да, начался период 90-х годов. Вот всё, что связано с 90-го по 99-й... для меня это серое десятилетие.

— А почему? Вы врач, военный, у вас же есть работа…

— Ну, работа есть. Вот эти все денежные реформы, деноминации всякие там, всевозможные дефолты. Начинается чеченский период. Всякие вот эти теракты. Это такое время неспокойное. Отношение к военным поменялось. Был период, когда в спину выкрикивали, если ты в форме был. Это в конце 90-х — где-то 97-98 года — просто могли избить офицера и всё. Это по всей России так было.

А говоря про Новосибирск — это город такой промышленный и научный, там есть левый берег и правый. Правобережье — промышленная часть, там, заводы, Сибсельмаш. А левый берег — это старая часть города, где были и достопримечательности свои. Этот город раньше назывался Новониколаевск, город молодой, там все основные постройки 50-х годов.

В 25 километрах, если вдоль Оби проехать чуть дальше, там есть Академгородок. Вот это место — это такая маленькая Швейцария, ну, в моём понимании, там такое ощущение. Потому что там много институтов научно-исследовательских, институты ядерной физики и так далее.

В своё время там было очень много учёных.

Мы снимали квартиру недалеко от Академгородка и часто ездили туда. Там, допустим, люди совсем по-другому разговаривали, какой-то был оазис культуры.

— А вас не посещали такие мысли?

— Я военный был, для меня эта тема была закрыта.

— Как родилась мысль вернуться в Татарстан?

— Это же конец 90-х годов, когда было всё сложно. Разговоры шли за два года где-то, наверное.

Потому что здесь были наши родители, они и сейчас есть — у меня мама жива, у Лили папа ещё жив, ветеран войны. И поэтому хотелось вернуться в родные места, к родным, к природе.

В 99-м году шли объединения военных округов. Мы служили в Сибирском военном округе, его тогда объединили с Забайкальским. Что такое Сибирский и Забайкальский округа? Это пол-России, получается.

У нас, получается, так: если в гражданской сети ты заведующий отделением, то у военных в госпитале — крупном окружном госпитале — ты начальник отделения. И я был начальником отделения лучевой диагностики, и был главным внештатным специалистом округа, главным рентгенологом.

И когда стали объединять округа, надо было ехать в Читу, чтобы расти в карьере — а я был подполковником медицинской службы — чтобы стать полковником, надо было ехать в Читу, это столица Забайкальского округа. Естественно, из Сибири ехать в Забайкалье не хотелось.

Сам период был очень сложный. С зарплатой были проблемы, мне её задерживали. Естественно, всё это вкупе — объединение округов, сокращение должности моей — всё сыграло роль, чтобы уволиться из вооружённых сил и просто уехать в Казань.

Было ли страшно? Было. Вот этот момент тоже был не продуман: я же здесь место не забил себе, что я приеду и здесь буду работать. Так что неизвестности впереди много было.

— Как быстро вы нашли работу?

— Через месяца три-четыре. Ходил в Минздрав, ходил в онкодиспансер, с главврачами встречался — хотел устроиться на работу по своей специальности. В результате я попал в Республиканскую клиническую больницу и там проработал практически 20 лет.

— Вас сразу взяли на ту должность, которую вы хотели?

— Нет, конечно. Я сначала устроился рентгенологом. Смотрите, моя специальность — рентгенология. Есть рентгенология рутинная, есть ультразвуковая диагностика, есть врач кабинета компьютерной томографии (КТ), магнитно-резонансная томографии (МРТ). Сколько специальностей, видите, да Естественно, меня привлекали КТ и МРТ.

Если в Новосибирске у нас уже был компьютерный томограф, то в РКБ тогда не было аппарата КТ, и я занимался обычной рутинной рентгенологией, от чего я как бы уже ушёл и вернулся обратно.

— То есть вам было скучно на этой должности?

— Да, это точно. Аппарат в РКБ появился только через год. Через год и я пошёл уже на КТ.

— Были ли моменты, когда вы думали: зачем я вернулся? Может быть, стоило остаться?

— Такие мысли всех посещают, когда меняешь кардинально место. Тем более я был военным, я полностью от этого ушёл в гражданскую систему. Естественно, был адаптационный период. Взаимоотношения между военнослужащими и, скажем так, в гражданской системе — они разные. И это тоже такой сложный период был психологически. Не всегда я понимал, почему так, а не так, например. А потом, видимо, сам такой же стал.

— Сейчас вы работаете в инфекционной клинике, не боитесь заболеть коронавирусом?

— Ну, а кто не боится? Все боятся. Бесстрашных докторов тоже нет. Может быть, внешне так кажется, но каждый всё равно переживает и за себя, и за пациента.

— В Москве врачи, чтобы не подвергать опасности близких, жили прямо в больнице. Вам такую опцию не предлагали?

— Здесь это было в первую волну. Мы тоже жили. В первую волну была тёплая погода, я жил на даче и вообще с семьёй не общался.

Вот я уезжал в Сочи в октябре, там, например, там отношение к этому весьма демократичное, маски никто не носит. Хотя мы делали замечания, если, допустим, едем на фуникулере, пространство замкнутое, просим надеть маски. На нас смотрят и отвечают, мол, у нас нет масок. Есть определённый бесстрашный контингент людей, которые, к сожалению, не соблюдают предписаний и попадают в больницы.

— Вы говорили, что чувствовали себя, как в командировке. Когда вернулись, было понимание, что вы теперь дома?

— Вначале нет. Ну, три года было сложно очень. Период адаптации, становления. И в материальном плане эти три года были тяжёлые, детишки же ещё и учились, младшая у нас вообще ещё в садик ходила в этот период. Вот это всё было трудно.

А сейчас я уже не представляю себя в другом городе.

— А что не нравилось в Казани?

Лилия (супруга Рустэма Хайдаровича):

Мы родились и выросли в Казани, уехали по городам и весям тогда большой страны, и нам всегда было интересно понять: а кто же такие татары и чем же мы отличаемся от всех остальных?

И, вы знаете, мы пытались понять, в чём секрет того, что татары… люди достаточно неприветливые. На тот момент нам казалось, что татары достаточно завистливые, у них нет чувства братства, взаимной поддержки. И мы всегда искали ответ на этот вопрос: почему татары сформировались именно такими? Немножко подозрительными, завистливыми, неприветливыми...

Почему сибиряки, к которым мы приехали, которые нас в первый раз в глаза видят, они сразу хотят нам помочь, хотят нам отдать свой талон? Когда мы сказали, что мы только что приехали, у нас нет талонов, они говорят: вот возьмите наш, пожалуйста, купите себе сахар и так далее. Почему когда мы сюда вернулись, на свою родину любимую, почему такого отношения мы здесь не встретили?

Поведение людей на дорогах было ужасное. Тогда был плохо устроен транспорт.

Не было продумано, как человек доедет до работы. Общественные какие-то большие мероприятия проводились без заботы о людях: можно было куда-то пойти на праздник и не иметь возможности вернуться с этого праздника, потому что никто не продумал это.

Мы очень хорошо заметили, как на наших глазах Казань и люди преобразились за короткое время — начиная с тысячелетия города.

Может быть, мы сами осознавать себя стали по-другому, мы увидели, что мы что-то из себя представляем, что мы можем устроить такое огромное мероприятие — тысячелетие Казани — и осознать, что мы татары. И можно увидеть красивый центр города, можно почувствовать радость от того, что ты татарин.

Но самое важное: мы не очень хорошо поняли, почему татары такими сформировались, но сейчас мы точно знаем: когда случается беда, люди объединяются и приходят на помощь. Наша младшая дочь Луиза попала под трамвай и потеряла ногу, она тогда училась в десятом классе. Нам тогда потребовалась большая помощь и поддержка людей. И вся Казань, очень многие люди помогли нашей Луизочке: и руководство республики, и простые люди, и одноклассники, с которыми училась Луиза, и дети всей школы. Как-то мы снимали сюжет вместе с мэром, и мы там тоже говорили — оказывается, в трудный момент находится очень много добрых людей, которые, не зная нас, были готовы нам помочь. Это, конечно, было сильное потрясение для нас. Мы благодарны безгранично своему городу, своей республике и людям, с которыми мы здесь живём.