— Направляясь в аэропорт, чтобы покинуть Казань, я обычно слушаю твою песню «Китмә Казаннан» («Не покидай Казань»). К кому это обращение?

— Эта песня, знаешь... В том году в Казани как раз положили новый асфальт... Я написал ее примерно три года назад, в 2017-м, в мае. Тогда как-то были такие разговоры, несколько людей вокруг говорили: вот, я уезжаю из Казани в Москву, учиться. То есть, не насовсем, а типа на месяц или две недели — на сессию, в общем. Как-то это на меня повлияло.

Вот сейчас я думаю: возможно, я вспоминаю то, как я сам в первый раз уезжал, как это было. А уезжал я из Казани в 2005 году, в декабре. На тот момент я прожил в городе уже шесть с половиной лет.

Ну, стою на вокзале, собрались друзья, мы все обнимаемся, плачем. Никогда такого не было.

Такие вот мысли тогда были в голове.

А после я сел на велик и катил по улице Дзержинского, вокруг Чёрного озера. И за 15 минут написал эту песню, весь текст. Как-то так это было.

Знаешь, что я запомнил: когда я уезжал, последняя постановка, которую я успел увидеть — «Ханума» режиссёра Цхвиравы (Георгий Цхвирава — в 2000-2004 годах главный режиссер Казанского ТЮЗа, сейчас режиссер Омского государственного театра — «Кайтам»). Цхвирава тоже уходил из ТЮЗа, и в качестве алаверды поставил свой любимый спектакль в Камаловском театре. Я смотрел его и плакал, поскольку думал: вот, в последний раз вижу татарский театр.

Я уехал из Казани в декабре… 30 ноября сел на поезд, значит, уже 1-2 декабря я был в Питере.

— Ровно 15 лет назад.

— Да, ровно 15 лет назад я переехал. Ну, было странно. Я это объясняю как выход из зоны комфорта, поскольку, думаю, если бы я тогда остался в Казани, вся моя жизнь сложилась бы по-другому.

— Почему Петербург? Почему не Москва или другие страны?

— Ну, знаешь, начиная с 2003-го года я каждый год зачем-то ездил в Питер. Ну, я же такой… Неформал. И мы с друзьями ездили в Москву на «Нашествие». Но после Москвы я почему-то всегда отправлялся в Питер. На электричках либо в сидячем вагоне — садился и уезжал, хотя никого там не знал. И ходил там день-два, пока ноги не устанут. Почему-то тянуло меня в Петербург.

Ещё когда я увидел его в первый раз — это было, кажется, в 98-м году — как-то этот город сразу показался мне близким, родным. И я понимал: в Москву я никак не могу, не московский я человек. У меня и характер всё же ближе к Петербургу, по-моему.

— Выходит, ты уезжал из Казани без лишних раздумий?

— Ну, конечно, раздумья были, но не на тему того, оставаться в Казани или нет, а в целом: у тебя здесь есть работа, есть жильё. А в Питере ничего нет.

И был такой ещё мотиватор переехать: у меня есть друг Дима, Дима Ромахин, довольно хорошо известный среди казанцев человек. Вот мы с ним встретились в Казани, и он говорит: «я живу в Петербурге». И я говорю: «а че, можно вписаться?». А он такой: «Да конечно, приезжай, кровать есть». И я как-то взял и переехал, три месяца у него так жил.

Потом уже я начал вставать на ноги и переехал в другое место — дом, где я жил сам по себе, был как раз на Пяти углах, аккурат на Ломоносова, у Фонтанки.

Честно говоря, в Петербурге один год можно прожить очень даже хорошо, ну, только открывая его. Есть Петербург туристический, есть Петроград, где вся эта промышленность, есть Ленинград с его сталинским ампиром, есть спальные районы. У каждого из этих петербургов своя философия, свои откровения. Я жил в каждом из них.

Я это самое… как уж он называется… Купчино, я патриот Купчина. Для меня это потрясающее место, поскольку там родились все рок-музыканты.

— Сколько ты прожил в Петербурге?

— Восемь лет и три месяца. Желание вернуться в Казань сформировалось где-то в 2013 году, после того, как я съездил на Форум татарской молодежи стран Европы. Мне сложно объяснить все факторы, но мне как-то стало тоскливо в Петербурге. Там начались… как сказать… личные проблемы, жить как-то стало неудобно. Работа шла хорошо, работы было много. Но мне хотелось что-то изменить. И я нашел такой вот способ.

Возможно, стоило переехать в Москву, но, повторюсь, Москва как-то… Ну или в другую страну надо было уехать. Но у меня тогда был ребенок на руках. Поэтому…

А, знаешь, что еще: я что тогда понял — я, если куда и перееду, то не в съемную квартиру — надоело. Выходит, надо покупать квартиру. В Петербурге на эти деньги ты можешь купить что-нибудь на окраине, что называется, без отделки, и ты ещё на год погрузишься во все эти ремонты. В общем, этот фактор на меня повлиял.

Я как-то через объявление нашел себе квартиру в Казани, но сам поехать смотреть ее не мог, папа мой съездил, сказал: ну, вроде нормальная квартира. Ну, говорю, тогда давай брать. И мы ее быстренько купили.

— Значит, твое возвращение в Казань связано с покупкой квартиры?

— В 2013 году у меня было сильное желание разговаривать на татарском. Главная тому причина — в том же году я съездил на уже упомянутый форум татарской молодежи. Он проходил в августе, а август для меня — самый непонятный месяц. И как-то я каждую неделю куда-то выбирался из Петербурга – на неделю в Финляндию, на неделю в Латвию, и затем — в Эстонию, а там как раз проходил татарский форум.

С другой стороны, возвращение в Казань… В Питере я достиг какого-то определенного уровня и подумал: так, сейчас, кажется, начнутся вещи, которые мне не нравятся, типа ипотеки, рабочей рутины. Я чувствовал себя маститым музыкальным критиком: меня все знают, все клубы, все организаторы концертов, меня приглашают на фестивали. Я работаю в самом популярном глянцевом журнале. Что теперь? Я что, всю жизнь буду там работать?

Как-то это осознание ударило мне в голову, и я сказал: так, давайте переедем. И мы переехали обратно в Казань. Всего за месяц: в январе я подумал, а в марте мы уже переехали.

— То есть в Казань ты вернулся потому, что заскучал без татарского языка?

— Смотри, во-первых, я татарским заново… Ну, не то что начал интересоваться им —татарским я загорелся еще в 2004 году. Стоп, это точно был 2004? Так, в 2002 году я устроился на работу, наверное, это был все-таки 2003-й. Тогда был концерт Зульфии Камаловой в НКЦ — кстати, это же интересно, слушай, Зульфия Камалова давала концерт в НКЦ, там, где сейчас библиотека. Для меня, безусловно, это выступление стало огромным открытием.

Это я почему раньше на татарском песни не писал? Потому что не представлял, что татарский может так звучать. У меня были другие референсы: ну, там, русский рок, западный рок. А тут вот такая приятная женщина. И это как-то на меня... Музыка, которую я привык слушать, соединилась с татарской речью.

После этого я пошёл на репетицию и говорю: так, теперь у нас будут и татарские песни. И как-то потихонечку начал сам их писать.

Как-то спустя некоторое время в Петербурге я начал общаться с местной татарской молодежью — знаешь, мне захотелось эти свои татарские песни показать другому татарскому человеку. Потому что иногда бывало так, что ты поешь в клубе на татарском, а весь смысл песни понимаешь только ты сам и больше никто. Иногда я, конечно, переводил, но… Ты же, наверное, понимаешь, что мои песни так просто взять и перевести не получится.

— А с татарской средой Петербурга ты вообще никак не контактировал?

— Ну, смотри, там я пошел в первый раз на Сабантуй. Я и тогда уже не любил Сабантуи, и сейчас. Уж не знаю, как они проходят за рубежом, но в Петербурге главным спонсором была пивоваренная компания. И там повсюду эти шашлыки, песни, пляски. Сказать, что там совсем не было татарской среды... Ну, я ее не почувствовал.

Ходил в мечеть, но там на тебя как-то косо смотрели. Знаешь, был еще один такой вот маркер: после переезда, где-то в марте-феврале я пошел в религиозный центр — а тогда как раз был скандал с карикатурами на пророка Мухаммеда. И я пошел туда за комментарием, но меня не пустили. Не то, что не пустили: пустили, но сразу выгнали.

Потом уже я понял: это Петербург, здесь дела у мусульман идут не очень хорошо, раз у них всего две мечети на город. Там живет несколько миллионов мусульман, и это было видно: на каждый Ураза-байрам всё заполнялось людьми. И все еще потом спрашивали: откуда они здесь взялись? И я говорил: ну как, откуда они взялись, у них тут одна единственная мечеть, где им еще собираться?

— Ты родился в Рыбной Слободе, но твои детские и юношеские года прошли в Набережных Челнах. Тебя можно считать челнинцем?

— Я родился в 82-м году, 9 июня, в Рыбно-Слободском районе. Почему я там родился? Потому что в то время мой отец служил в армии, то есть они с мамой поженились, и папу забрали в армию. Да, такие дела были тогда, никого не оставляли, вот. И папа уехал служить в Калининградскую область.

Я семимесячный — все ждали, что я появлюсь на свет в августе, но 7-8 июня мама решила поехать в Казань по делам. Пошла в кинотеатр, а там показывали фильм «АББА», ну, про группу, фильм-концерт это был. И вот, я послушал эти песни, послушал и решил родиться на свет в единственной больнице деревни Кутлу-Букаш.

Вот, мы там немного пожили, потом переехали к отцу, где-то полгода мы жили в городе Советске, такая у нас была военная семья.

Потом, как я понял, отец решил переехать и был выбор — Казань или Челны. В Челнах ему предложили квартиру, и мы переехали туда в 85-м году. Я уже не помню в каком месяце, но четко помню вот что: мне где-то три года, я поднимаюсь на восьмой этаж, малосемейка, у нас такая маленькая комната, 12 метров. И мы там живем втроем — жили втроем, пока не родилась моя сестренка Айгуль.

Ну, я не деревенский мальчик, я городской — в Челнах я прожил до 99-го года, там же закончил школу. Это была татарская гимназия. Такой вот я был «ребёнок суверенитета».

В 10-м классе к нам на факультативный урок приходила Фаузия Байрамова (политик, татарская писательница, в 1990-1995 годах депутат Верховного Совета ТАССР — «Кайтам»). Потом директор, конечно, отчитал учительницу, мол, нашли кого приглашать в школу.

В школе татарский язык не вызывал у меня большой любви. Где-то до шестого-седьмого класса у нас был один учитель татарского, такой харизматичный мужчина. Потом он, насколько я знаю, убежал в соседний район вместе с другим мужчиной. Такая вот странная история.

И после этого к нам пришла другая учительница, которая до сих пор с удивлением спрашивает: «А что, Радиф всё еще по-татарски разговаривает, что ли?»

А, нужно сказать, что в татарской гимназии на переменках мы обычно разговаривали на смеси татарского и русского. Не знаю почему так вышло, наверное, потому что русский был языком «улицы». Я вообще не считаю Челны татарским городом, если честно. Конечно, там было сильное национальное движение, национальная волна, но…

— Входил в какую-нибудь челнинскую группировку?

— Вот, знаешь, я прочитал книгу Шамиля Идиатуллина («Город Брежнев»), недавно вышла книга Роберта Гараева на ту же тему. Очень странно, если честно, все вот говорят, что их, мол, заставляли вступать в группировку, что они были обязаны, поскольку в городе так было положено. Мне почему-то запало в память вот такое: мне было где-то лет семь, ко мне подошел парень постарше и говорит: «вот, часы, смотри, какие классные, хочешь себе часы такие?» Меня, наверное, тогда как раз хотели пришить к группировке, уж не знаю, что это было. Но я никогда ни в какие группировки не вступал.

По правде говоря, я был таким книжным мальчиком, таким… как это называется уж… белой вороной? У меня и в школе с одноклассниками нередко бывали конфликты.

А в Казань из Челнов я переехал в 99-м году, когда поступал в КГУ, Казанский государственный университет, на русскую журналистику.

— И какой для тебя была тогда Казань?

— Вот знаешь, я почему-то не помню старую Казань. Вот мне говорят: «ну, Дегтярку снесли, она была на месте парка Тысячелетия». А я не знаю этого, в памяти почему-то не осталось конкретной картинки.

У меня репетиции проходили на Большой Красной, оттуда я видел Федоровский бугор, там, где сейчас «Дом Колхозника», вновь восстановленный храм Казанской иконы Божьей матери и т.д. Там тогда было много деревянных домов, вот они почему-то мне запомнились.

Ну, и надо также сказать: мой первый год в Казани был очень темным. Я как-то был таким: вот автобус, надо в него садиться. И всё. В памяти из тех времен у меня почему-то осталось, как я иду в Мазуровские номера — это где «Кольцо» сейчас — в том здании была булочная. Я брал себе корж и ел. Вот такие вещи почему-то остались в голове.

Ну, конечно, невозможно сравнивать Казань и Челны. Знаешь, в конце 90-х в Челнах андеграундная волна была покруче, чем в Казани потому, что у нас, ну, практически не было театров, ничего не было практически. Тебе все это нужно было выдумывать самому.

У нас была газета «Лодки причалов», очень хорошая. Все время проходили какие-то концерты, крутили диафильмы, был киноклуб, где показывали артхаус. Если любопытствуешь, жизнь в Челнах с этой точки зрения была интересной. В Казани я такие вещи в то время не замечал.

— А твой первый концерт был в Казани или в Челнах?

— Первый концерт был в Юдино. Я познакомился с Мишей Выриным, он работал в ДК Железнодорожников, был руководителем одной местной группы. И у него были подопечные — три парня, три юдинских гопника 16 лет, но очень старательно играющих. И вот, значит, прихожу к ним я — с голубыми волосами, с серьгой в ухе. А тут юдинские гопники. Ладно. Так вот мы и начали вместе собирать песни.

Я вышел на сцену, пою, а мне говорят: «Радиф, ты нормально поешь, но что-то ты мало на сцене двигаешься». Вот, с того времени я очень активно начал двигаться на сцене.

— А на работу ты как устроился?

— Я пришел в «Восточный экспресс» — сейчас это «Бизнес-онлайн», все его издатели и редакторы вышли оттуда — на четвертом курсе. Это считается поздно — обычно ведь в нашу профессию приходят уже после второго курса.

Помню, на журфаке висело такое объявление: отчислены за неуспеваемость. И там был весь состав «Эфира». И я думал: зачем тебе нужен диплом, если ты и так каждый день выходишь в прайм-тайм?

Работа давалась легко, вначале даже было интересно, я же писал про весь этот андеграунд. Потому что я тогда был таким единственным — ну, журналистом, пишущим о музыке, тем, кто ходит на все рок-тусовки.

Потом мне весь курс ходил завидовал: Радиф толком не учился, а в итоге получил работу в самой читаемой газете.

— Было такое, что из-за твоих публикаций на тебя точили зуб? Появились ли недоброжелатели?

— Ну, были, наверное. Я писал какие-то негативные рецензии на театральные постановки, потом меня вызывали, говорили, вот пришел режиссер. Имена уж я называть не буду, поскольку сейчас они уже переменили свое мнение. Сейчас, когда я пишу о них, они говорят: мы прочитали, спасибо. А тогда они приходили и говорили редактору: «это же татарин, татар малае, как он может писать такие вещи?!». А я им в ответ: «ну, а что еще я могу написать? Это же невозможно смотреть».

— Когда ты сказал, что возвращаешься в Казань, как отреагировали твои близкие? Радовались этому решению?

— Ну, по-моему, радовались. Из Петербурга не получалось часто приезжать, на это уходило много денег, поезд Петербург-Москва-Казань обходился недешево, к тому же, это отнимало довольно много времени. Тогда, если я видел маму раз в году, ну, было уже хорошо. Мы больше общались по скайпу. А сейчас и время такое, что нужно за мамой присматривать, она у нас приболела. Как-то… В этом плане дела наладились, если честно.

«Ой, наконец Радиф возвращается, наконец взялся за ум, говорила я тебе, не нужно тебе никуда уезжать» — вот этого не было. Они, как я понял, всегда меня поддерживали, защищали, говорили, что Радиф сам знает как надо поступать.

— А с архитектурной, эстетической точки зрения тебя Казань устраивает?

— А в Петербурге та же история, все снесено, все сломано. В Казани, когда я хожу по этим улицам, поскольку я многое о них знаю, я будто бы вижу здания, которых уже нет. Я даже, ну, некоторые улицы начинаю называть на старый лад. Например, улица Сенного Базара, Захарьевская, Воскресенская. Говорю: вот, сходили в Николаевский садик.

Когда мы с Ильясом (Ильяс Гафаров — участник группы Ittifaq, основатель лейбла инди-музыки Yummy Music, сопродюсер фестиваля TAT CULT FEST — «Кайтам») снимали « Туңган як», сразу после Риги конечной остановкой у нас был Петербург. И я боялся: вот сейчас он меня обратно потянет. Но я сел и понял: этот город мне по-прежнему нравится, я про него много знаю, до всех его «Техноложек». Но в какой-то период нужно этот город покинуть, хотя я чувстовал, что я здесь ничего не оставил, ничего не кинул. Я здесь больше не живу, но этот город не стал мне от этого чужим.

— Тебе вообще комфортно в Казани? Кочевая кровь не тянет в другие города?

— Я не знаю, откуда у татар появилась эта штука, но, по правде говоря, мы вообще-то оседлые, местные. Нет, конечно, для других я всегда говорю: вот мы, кочевники, номады, под нашими ногами был весь земной шар. Но для тебя раскрываю такую вот истину.

Ну, для меня многое поменялось. Ну, например, раньше я считал себя кем-то вроде джадидиста (приверженцы обновления в исламе — «Кайтам»), вот, мы должны тянуться к Европе, думал я. А в последнее время мне ближе древняя история, то, что было до всего этого. И это у всех чувствуется. Йолдыз (Миннуллина — татарский поэт — «Кайтам») не случайно ведь написала «Отукен». Куда-то в этом направлении движемся мы все.

Во многих отношениях Казань застряла в прошлом. Я переехал в марте, это был такой холодный март, выхожу из метро и меня останавливает милиционер из-за моей бороды: ориентировка по бородатым, говорит. Я ему говорю: ну вы вообще, это же Казань, здесь половина бородатая. В Петербурге я ходил с бородой, никто не останавливал, а тут, в моей спокойной Казани, вот так.

С другой стороны, после переезда в Казань я начал её по-настоящему любить. Потому что я начал её изучать, любоваться, восхищаться ей и её историей.

Вот, тебя здесь все знают, да, но я все ещё вижу какие-то возможности для роста. И город продолжает и продолжает открываться с новой стороны.

Я сейчас живу в Старо-Татарской слободе, на улице Тукая, у меня во дворе дом Губайдуллина, здесь вот у нас бывшее здание кинотеатра имени Тукая. Вот дом Айтугановых, Юнусовская площадь... Если повернуть голову направо, там уже мечеть Марджани. Я чувствую себя на своем месте здесь.

Ну, бывают же такие мысли: то снесли, снесли это, никто меня здесь не понимает, уеду, там, в Канаду. Да, у меня тоже бывают такие мысли периодически, я считаю, что это естественно. Если понадобится, возьму и уеду.