— Я родилась в Казани в 70-м году. Мне в этом году 50 лет. Окончила школу с медалью, потом поступила в университет Казанский Федеральный на журфак и его окончила в 92-м году. На пятом курсе стала работать в газете «Молодежь Татарстана», в 95-м перешла в «Казанские ведомости». Параллельно училась в аспирантуре. У нас была кафедра педагогики, то есть я писала кандидатскую по подготовке журналистов.

Понимаете, начало 90-х годов — переломный момент такой во всём мире и в России в том числе. Нас готовили как четвёртую власть в плане в советской власти, а когда мы вышли, на выходе оказалось, что рыночная экономика и система средств массовой информации должна полностью перейти на рыночные рельсы.

Вообще все журналисты встали перед такой как бы проблемой в стране.

Если вспоминать университет, я была активисткой в общем-то, получала Ленинскую стипендию в течение всех пяти лет, потом руководила комсомольской организацией, потом получилось, что подруга стала руководить, а я как бы отошла, потому что поступать в аспирантуру нужно было.

Мне тогда уже были интересны все эти международные контакты, ну, вы понимаете. Республика до 90-х годов была закрытая. В университете учились, конечно, иностранцы, но на особых факультетах и в основном из Советского лагеря — кубинцы, я помню. В начале 90-х была создана такая ассоциация студентов-журналистов, вот я руководила этой ассоциацией. Она была московская, а мы были частью, нас поддерживал факультет. В рамках этой ассоциации начались первые контакты, как бы съезды журналистов международные. Мы видели, что мы очень сильно отстаём — у нас нет языка в общем-то свободного.

В 93-м году мне был предоставлен очень уникальный шанс. BBC организовывало курсы для молодых журналистов России, отбор там был. Я тогда уже работала в газете «Молодежь Татарстана».

— Это был конкурсный отбор по стране?

— Да, это был, вы знаете, конкурсный, но на самом деле конкурс включал в себя рекомендацию от регионов, естественно. В данном случае, это было Министерство печати — было у нас такое, Министерство печати в Республике Татарстан. Им какая-то такая разнарядка пришла, то есть, я так понимаю, нашей газете тоже предложили. И редактор поговорил со всеми журналистами — ну, все понимают, что молодёжь как бы должна, поэтому молодые журналисты. И так интересно, что в принципе никто не решился, просто в силу того, что нужно было знание языка.

Но самое интересное, что у меня язык не английский был, я учила в школе французский язык. И вот когда никто в общем-то не согласился, я почему-то решила, что это — тоже же шанс.

И в общем, что такое язык? Вы понимаете, язык — это инструмент, и как любой инструмент его можно освоить. Просто нужно время, да. Ну на тот момент, конечно, время было ограничено, по-моему, был октябрь или сентябрь, когда положение пришло, а пройти собеседование в Москве нужно было уже в декабре.

— На английском языке собеседование?

— Да. Я пошла на курсы. Три месяца мы с преподавателем готовили спич, который нужно было произнести. Я тоже понимала, что если меня что-то спросят, то я вряд ли отвечу. Интересно.

Встречу вели две женщины — директор кадровой службы BBC (по-русски, естественно, не говорила) и руководитель Украинской службы BBC (вот она по-русски говорила). Я пришла, рассказала то, что было выучено, мы поговорили, она помогала мне переводить. Естественно, та задала мне вопрос — вам же сложно будет, потому что с английским, конечно, трудности. И я помню, сказала, что если вопрос только в языке, то проблема только во времени, а главное — человек ставит задачи, для чего-то же мне эти курсы нужны. Регионы закрыты, где ещё у нас будет возможность принять это, здесь новый шанс появляется как бы. И самое интересное, вот этот директор кадровой службы, она подумала и сказала: «Вы мне нравитесь, давайте сделаем так: вы поедете сначала в Англию, подучите английский язык, а потом поучаствуете в этом семинаре». И в результате я, получается, выиграла два раза.

Буквально на следующий год летом я поехала в Англию. Мне нужно было просто оплатить дорогу. В школе английского языка при BBC проучилась месяц, ходила на интенсивные занятия.

После учёбы в Лондоне я вернулась в Казань и как раз переходила в другую газету. Мою кандидатуру там рассматривали в качестве редактора. Параллельно я познакомилась с Асиёй Садыковой. У неё была идея создать татаро-японский культурно-информационный центр. Так как она физик, технарь, Япония как страна продвинутая технологически привлекала её. Ну и второй фактор — её дальние родственники в своё время туда уехали. В 57-м году, если помните, проходил (в том числе в Татарстане) Всемирный фестиваль молодёжи. Под него тогда лагерь «Волга» построили. Туда даже Гагарин приезжал на открытие! Отец Асии, профессор физики, был должностным лицом в университете, встречался с учёными по технологической линии. И там была группа японских студентов… То есть у неё как-то комплексно возникла идея этого центра.

Для меня это был шанс поучаствовать в мероприятии — естественно, на волонтёрских таких условиях. Я тоже выступила учредителем этого центра. Она стала директором, я заместителем директора по информационным делам — и достаточно быстро это всё пошло. В течение полутора-двух лет мы встречались с японской стороной в Москве, установили контакт с посольством, руководителями крупных японских компаний в Москве.

Это, знаете, 90-е годы. Татарстан не подписал федеративный договор с Федеральным центром. Чечня и Татарстан — это были два кейса, которые в международном масштабе рассматривались. Мы знаем, чеченский кейс закончился несколькими войнами, а в случае Татарстана благодаря достаточно такой мудрой политике Шаймиева и его помощника-советника Хакимова, удалось подписать договор о разграничении полномочий в 94-м году.

Это позволило Татарстану не только оставлять определенную квоту, там, на нефть (то есть экономически быть более самостоятельными, чем другие регионы), но и корректировать некие решения центра.

Мягкое вхождение в рынок удачно выделило регион. Как потом оказалось, те реформы, которые в России происходили очень жёстко, у нас прошли мягче.

В 98-м году произошёл первый визит посла Японии в России в Татарстан. Это вообще исторически первый раз, чтобы посол Японии приехал в Казань. И естественно, там были сотрудники посольства, сейчас они называются министрами. Асие Садыковой как директору предложили: «А давайте мы пошлём сотрудника вашего центра познакомиться с Японией? Если у вас японский центр, важно, чтобы у вас был сотрудник, который хотя бы понимал, что это такое».

И так получается, что я подошла — и как представитель центра, и по возрасту, и по, скажем, многим параметрам.

Я как раз тогда защитила наконец-то свою кандидатскую диссертацию и, получается, представилась к получению стипендии. Есть такая стипендия в Министерстве образования Японии — каждый год выделяется. Необязательно знать язык, — они по разным факторам определяют, иногда по техническим возможностям и так далее.

Я прошла по такому специальному варианту, потому что мне дали рекомендации в самом посольстве. Мы понимали, что это важно в рамках развития отношений Татарстана и Японии. И я как бы тоже это понимала.

— Как звучало предложение? То есть, вас пригласили поехать на полтора года чтобы что? Чего ждала японская сторона от вас?

— Нет, нет, смотрите, никаких обязательств нет. Вы получаете стипендию Правительства Японии, которая закрывает ваше обучение в каком-нибудь университете, а там программа такая — первые полтора или два года вы в статусе как бы исследователя. У вас курс японского языка, знакомство с культурой, вхождение в среду, потом уже вы поступаете в магистратуру какую-нибудь, необязательно в том университете где вот вы обучаетесь языку. И вот эта стипендия покрывает расходы на обучение.

То есть, получается, согласно этой стипендии, она может обеспечить где-то 3-4 года. Если вы идёте дальше в аспирантуру, они рассматривают дополнительно решение, чтобы покрывать вам дальнейшие расходы. Я уже потом это узнала, прибыв в Японию. Изначально я предполагала, мы предполагали, что, наверное, просто воспользовавшись этим шансом, будет возможность приехать, вот эти два года – культурная среда, язык и ознакомление, а там уже посмотрим, как дальше.

И вот здесь вот началась более интересная история. Когда я сейчас её оцениваю, я понимаю, что на тот момент мне казалось это всё чередой случайностей, но сейчас я понимаю, что это не совсем случайность. Сейчас я вам расскажу, вы поймёте.

Я приехала в Японию — это был октябрь 99-го года. В России уже тоже были изменения, в конце декабря 99-го, вы знаете, Ельцин ушёл в отставку и, в общем, к власти пришёл нынешний президент Владимир Владимирович Путин.

Асия Юсуфовна (Садыкова) знала несколько там японцев, в том числе она устроила, чтобы знакомство моё состоялось с профессором Хакамада. Это брат Ирины Хакамады (сводный брат, у них разные матери), специалист по российско-японским отношениям.

Я с ним познакомилась, он представлял другой университет — факультет международных отношений университета Аояма Гакуин. Это частный, крупный университет.

И он говорит: «Лариса, хотите — приходите на мои семинары по российско-японским отношениям. Там, может, вы выступите, расскажете о Татарстане, — то есть всё это очень интересно».

Я говорю: «Конечно, да, замечательно». В общем, я начала ходить на его занятия параллельно с обучением в другом университете.

В 2000-м году (20 лет назад) осенью Путин совершил свой первый визит в Японию и взял с собой как раз представителей регионов. С ним поехал наш тогда Президент Шаймиев. Хакамада сенсей меня как раз и спрашивал, ну я там рассказывала про Татарстан, про этот федеративный договор, про статус и так далее. Это моя тема как журналиста была.

И во время беседы (мне сам Хакамада рассказывал) он спросил Шаймиева, вот, ваша студентка из вашего Татарстана ходит ко мне на занятия (и так далее) — вот такая госпожа Усманова. Ну, Шаймиев говорит: да, я её знаю. Нет, это нормально, — я уверена, перед поездкой ему положили на стол папку. Не исключаю, что он, может быть, и слышал, что я, — потому что я как журналист писала в том числе и на эти темы, будучи в Татарстане в Казани.

И это тоже способствовало тому, что Хакамада сказал мне:
— Вы, наверное, рассматриваете куда идти дальше — в аспирантуру, магистратуру? Если хотите, приходите ко мне в университет, я вам дам рекомендацию, но там надо ещё экзамены сдавать.

Мне нужно было решать. Ну, там ещё был момент, что стипендия она как бы государственная, а университет вроде частный — и там обучение стоит дороже, чем в государственном. Но всё это как-то сложилось, потому что статус самого этого учителя, преподавателя — высокий. Вот таким образом я попала в университет к нему на международные отношения.

Это очень хорошо — половина занятий шла на английском, половина на японском. Университет находится напротив здания Университета ООН. Университет ООН — он один в мире, и находится в Японии, вот, через дорогу от моего университета токийского.

И там у нас тоже были лекции, я тоже слушала, там занятия были у нас, ну, не занятия, а публичные лекции были. Туда приезжал и Горбачев, и Клинтон, тогда уже ушедший в отставку. Довольно интересное обучение такое.

Я тогда искала университет для своей научной работы и узнала, что в одной из префектур Западной Японии, Симанэ (рядом с Хиросимой она находится), открылся университет как раз по регионоведению — с большим медиацентром, новой библиотекой. Они первых студентов набирали, набрали мало — три человека всего лишь в докторантуру.

Обучение в Японии начинается с апреля. Я приехала весной. Параллельно со мной в этот медиацентр приехал архив очень известного японского учёного Хаттори Сиро. Был такой учёный, лингвист, полиглот, знал до 40 языков, получил награду от Императора восходящего солнца за свою деятельность.

Он изучал корни японского языка, откуда японский язык пошёл. Его женой была эмигрантка из России татарского происхождения — Магира Аги (Агеева), и он разговаривал с ней на татарском языке. В 96-м году он умер.

Там был такой ящик, газеты написаны арабской графикой — и единственная фраза на английском: орган тюркско-татарской эмиграции на Дальнем Востоке. Она выходила с 35-го по 45-й год. Я списывалась с разными эмигрантами и один человек из Канады мне говорит: «Вы напишите профессору Надиру Девлету, который живёт в Турции. Он занимается дальневосточными делами, что-то должен знать».

И вот я, когда ему написала и получила ответ, я очень удивилась, потому что Надир Девлет сказал, что эту газету выпускали его родители. Значит, они жили там с 35-го по 45-й. Газета называется «Милли байрак» («Национальное знамя») и считается утерянной.

— Где она издавалась?

— В Мукдене — это Маньчжурия. И отдельные экземпляры есть по миру, ну, кто-то смог вывезти, но полного архива нет, он считается утерянным (понятно, почему). А у нас оказался в доступе архив с 36-го по 45-й год, за 9 лет — вполне.

Естественно, профессор, как и любой учёный, всё хранил, в архив складывал.

И, получается, до 2000-х годов этот архив сохранился, но он был не разобран, никто о нём не знал.

Мы нашли этот материал, и, естественно, встал вопрос, что тема моей диссертации будущей докторской изменится и будет связана с этим. Несмотря на то, что я попыталась, там, сказать, что я не очень с арабской графикой (вообще никак). Татарский язык тоже надо поднимать, — я русскоязычный журналист. Одно дело бытовой уровень языка, а другое дело это.

Год я этим занималась. Мне учебники принесли, я консультировалась с людьми из Института истории (нашего, казанского), где я сейчас работаю дистанционно, старшим научным сотрудником в том числе. И пришлось изучать эту графику, составлять указатель, каталог — и по мере возможности какую-то часть исследовать этой газеты. Естественно, я делала упор на регионоведческий аспект, связанный с эмиграцией: где кто жил, сколько человек, ну, что можно было почерпнуть из этой газеты, не уделяя большого внимания каким-то там политическим, религиозным вопросам, которые, естественно... Но это очень большой объём. Обучение в докторантуре — три года. Ты должен защищаться на японском, то есть должен продолжать учить язык. Нужно поднимать японские источники в Министерстве иностранных дел, военные и так далее, потому что возникает вопрос: с какой стати, какое отношение имеет вообще Япония к, значит, тюрко-татарской эмиграции?

Мы вышли на тему, связанную с исламской политикой Японии, которая проводилась в 30-40-е годы, — по привлечению мусульман к себе. И огромное, огромное значение в этом играла тюрко-мусульманская эмиграция из России. Японцы разрешили построить мечети, и первая мечеть Японии построена нашей эмиграцией татарской в 35-м году в Кобе — и она стоит до сих пор. Она сохранилась! Это памятник старины. А в 37-м в городе Нагоя появилась деревянная, но она была разрушена, сгорела там в 45-м году под бомбардировками. А в 38-м году была построена Соборная мечеть в Токио, которая как раз такая главная. И имамом в этой мечети как раз был Абдурашид Ибрагимов, это тоже наш соотечественник.

Тюрко-мусульманская эмиграция смогла выжить в иноязычной культурной среде, создав тесные связи и расположив к себе принимающую сторону. Мы знаем, японцы всегда очень осторожно относятся к любым религиям чужим и иностранцам — и разрешить им построить объекты культа в период самого сложного милитаризма и военщины, это, наверное, странно. Я понимала, что здесь есть какая-то загадка.

В 2000-е годы у многих учёных стал расти интерес к этой теме. В российско-японских отношениях это пробел, об этом никто не знает — ну и оценивать никто не собирается. Они самоидентифицировались как тюрко-татары, это отсылает нас к 17-му году, к мусульманским съездам.

Ибрагимов — это вообще выдающаяся личность. К сожалению, в России очень слабо известен. Он из сибирских татар, родился в городе Тара, это недалеко от Челябинска, и учился, по-моему, в Египте, в Мекку ездил на хадж и так далее, вернувшись, стал мусульманским шариатским судьёй — очень высокий статус среди российских мусульман в конце 19-го века.

Он критиковал Правительство России по отношению именно к мусульманам, искал помощи за пределами страны, стал одним из организаторов мусульманских съездов. Благодаря ему организовалась реальная партия Иттифак, представители которой вошли в Государственную думу (мусульманская фракция).

Мы видим институализацию вот этого пространства, но очень глобально. Лучше почитайте историю татар – это там всё описано.

И он приехал в Японию в 1908 году, и скорее всего, это был не первый его приезд, потому что он был слишком хорошо организован, прожил в Японии около полугода довольно свободно. Он встречался с представителями элиты, с депутатами Парламента, местными князьями. Есть подозрение, что была аудиенция императора, — хотя вряд ли. Дело в том, что он записывал дневники в это время, и дневники публиковались. Он их посылал в «Казанскую газету».

А когда он доехал до Турции в 1910-м году, то выпустил их в виде книги. Эта книга произвела фурор, стала первой книгой о Японии в исламском мире. Он сравнивал исламский мир и реформы Японии начала XX-го века и говорил, что нужно перенимать этот опыт — мы очень сильно похожи. И что Японии надо принять Ислам в качестве государственной религии, потому что и так Япония воспринималась после победы в русско-японские войны с Россией как защитник азиатских народов в антиколониальной борьбе.

Эта книга сформировала благожелательное отношение к Японии во всём мусульманском мире. На русский язык она не переведена. Вот такой источник в российско-японских отношениях — вообще никто не знает о нём. На этом история не заканчивается, конечно. Мы видим разделенную нацию.

Одна часть жила в Советском Союзе, провозглашала коммунистическую идею и тому подобное. Вторая часть была националистическая, уехала за пределы и до сих пор сохраняет эти идеи относительно самостоятельности. Настали 90-е годы — вроде уже нет идеологических разногласий и попытки объединения. У нас был создан Всемирный конгресс татар, мы ставим задачу объединения наций, дисперсной такой, распространённой.

Технологии позволяют нам учить язык через интернет. Последние годы на международном конкурсе татарского языка в Казани (в Казанском университете) первые места занимают японцы.

Почему вдруг Япония во время Чемпионата 2018 года по футболу выбрала базой японской команды Казань, а не Москву и не Питер? Просто потому что это психологически комфортно. Почему Хаттори Сиро изучал татарский язык?

Почему все тюркоязычные народы — киргизы, казахи — очень хорошо чувствуют себя в Японии? Они очень быстро изучают японский язык. Грамматика японского языка очень похожа на тюркские языки. Ну, понятно, там иероглифика — это другое дело, специфика. Менталитет на самом деле азиатский. Созвучная пентатоника, очень близкая. Мы видим соотношение этих народов.

Я защитила диссертацию, у меня вышла книжка на английском языке Japan's Russia («Японская Россия»), и в 2010-м году встал вопрос: что дальше? Задача состояла в том, чтобы вернуть всё это в Казань. И, кстати, удалось!

Японцы пошли навстречу, мы выбили грант, оцифровали эту газету, — мы перевели в электронный вид, отпечатали, и копию, значит, привезли в Татарстан. Мы договорились, заключили договор между Институтом истории Татарстана и японским университетом.

Я защищалась на японском языке, моя книга вышла на английском языке. Сейчас я занимаюсь переводом. Мы хотим издать её в Японии, не в академическом варианте, а в качестве такого публицистического, более лёгкого варианта.

— Как называется ваша книга?

— «Тюрко-татарская миграция на Северо-Восточную Азию». Я могу вам потом сфотографировать.

— И, получается, задача выполнена. Я не хотела оставаться в Японии на всю жизнь. Я в магистратуре числилась по специализации «глобальные процессы». Я как раз прекрасно понимаю, что сейчас время, когда неважно, где ты живёшь, а важно с кем ты работаешь — и какая это работа.

Территориально я сейчас в Москве, но работаю и в Казани.

В Москве в Российском гуманитарном университете на философском факультете преподаю японский язык и глобальные процессы, культурную глобализацию.

В Казани в Институте истории продолжаю заниматься развитием татаро-японских отношений на другом уже уровне. Тема, которую мы раскрыли и увидели, выводит Татарстан как регион на первые места, которые Япония рассматривала бы для сотрудничества, потому что у нас есть общая история.

Понятно, Дальний Восток — близкий к Японии, есть общая история, понятно, Москва или Санкт-Петербург, потому что это столицы, но другого никакого региона, который бы имел такую общую истории с японцами нет, я вас уверяю.

Во-первых, мы должны быть благодарны японцам за то, что они предоставили возможность жить в их стране этим людям. Здесь нельзя говорить о коллаборационизме никак, — никто из них не участвовал в военных действиях и так далее.

Там был язык национальный, какие-то религиозные предметы были, но при этом много светских, а после 6-го класса дети шли уже в современные там в английский или французский колледж.

Они очень держались, они обеспечивали себя, смогли создавать газету. В 34-м году в типографии в Японии выпустили Коран, первый в Японии Коран. Мы видим очень важное культурное значение этой эмиграции, она способствовала распространению знаний в мусульманском, условно говоря, мире.

Заметьте, какой пришёл Ислам — не ваххабизм, а тот, который был толерантен, и пришёл в этническом таком понимании, связанном с татарско-российскими корнями. Возможно, в какой-то степени толерантное отношение к Исламу сформировано нашими как раз соотечественниками.

Я ездила в Чикаго в прошлом году, они меня приглашали, у них там проект «Русская Япония» — история неформальных отношений россиян и японцев. Опять же, получается, на Западе всё это привлекательно. В России, не исключаю, что эта история, которую я напишу, к ней будут относится как к истории сепаратизма. Что на самом деле не так. Ну, посмотрим.

— Лариса, если из научно-исторического, исследовательского поля перенестись в культурно-бытовое, какие у вас есть воспоминания? Когда вы переехали, что это была за ощущения? Что вас удивило, что было сложным? Какие это были впечатления?

— Очень сложно отделить историю становления себя от как бы тех окружающих факторов. Я бы не сказала, что меня что-то очень сильно удивило или было негативным. Это другая страна, у неё другая история, другие правила, надо просто узнавать их.

У японцев есть момент толерантности, они будут терпеливы к восприятиям, в отличие от китайцев, например. У меня никогда не было предвзятого отношения: это мне нравится, это не нравится. И сейчас я тоже так не воспринимаю. У меня немножко буддистское мышление. Мы живём не первую и не последнюю жизнь, познавая себя.

— Хорошо. Но всё-таки, если такими широкими штрихами — отношение к деньгам, к семье, к работе, — в чём мы разные, а что нас объединяет? Как бы вы говорили о японцах и татарах?

— Ну, вы знаете, дело в том, что Япония очень сильно поменялась даже за последние 10-15 лет. 2005-2006 год – критическая точка в развитии Японии, когда рождаемость стала меньше чем смертность. На протяжении всей истории Япония страдала от количества людей. Сейчас проблема в старении населения, привлечения иностранцев как раз, и к 2050 году считается, что треть населения Японии уже будет с неяпонскими корнями, чего никогда в истории Японии не было. Это такой вызов.

И японцы сами вынуждены сейчас менять и меняться. Традиции они сохраняют, но если вы будете жить в Токио, например, то вы не увидите эту японскую культуру как таковую. Это интернационализированный город, город экспатов и международная тусовка в какой-то степени. Если вы хотите узнать Японию серьёзно, древнюю и настоящую, надо ехать в префектуры.

И от этого всякие такие привлекательные, что называется, каваи: чебурашка популярна очень, матрёшка, девушки красивые и всё такое. А на официальном уровне у неё мужское лицо, дипломатическая история — у нас проблема с Курилами, не подписан договор мирный, Россия холодная страна и вообще — зачем учить русский язык; вот такой дисбаланс.

Может быть, для татар это и хорошо, потому что мы, я думаю, более толерантны. Мы живём в центре России тоже в окружении немножко иноязычном, пытаясь сохранить свои традиции. Многие из нас билингвы по своему происхождению мы более толерантны к другим культурам, в отличие, кстати, от русскоязычных людей.

В Японии очень много традиций, совершенно других, начиная с питания: рисоводческая культура, рыба, рис — основные продукты. Иногда рыба в натуральном, чистом виде. Для нас всё-таки это мясо, вся татарская кухня, копчёности, а рис в меньшей степени, в большей — картошка.

Начиная даже с этого уже идёт перестройка на физическом плане.

Япония, конечно, государство социальной справедливости — это точно. Она смогла выстроить экономику страны, ориентированную на постиндустриальное развитие, воспользовавшись созданием микроэлектроники, робототехники и тому подобное. Доходы Япония перераспределяет справедливо.

80% населения страны — это средний класс. Люди доверяют государству, чего у нас нет в России. Полное доверие — мы видим это даже на примере крупных вот таких ситуаций. Помните, в 2011 году было цунами? Весь мир смотрел на японцев, будут ли там мародёрства? Ничего не было, всё организовано, спокойно. Все удивлялись. Японцы подходили, МЧС (их аналог) приезжал, раздавал в одни руки бутылку воды и, там, плошку риса. Люди были спокойны, они знали, что завтра к ним приедут снова — их никто не бросит. Это коллективное сознание, очень высокая степень доверия, — то, что всегда поражает любых иностранцев. Реально в государстве работают те чиновники, которые являются людьми с государственным мышлением.

— Колоссальная разница с тем, как это у нас происходит. Я хотела бы вам задать вопрос про современный Татарстан, про Казань. Вас не было 10 лет. Вы же вернулись совсем в другой город?

— Да. Я вернулась и пришла в Казанский университет как преподаватель японского языка. Через два года была создана кафедра дальневосточных языков. После этого я поработала три месяца и поняла, что идёт полная бюрократизация. Я стала одним из создателей так называемого независимого профсоюза «Университетская солидарность» (был создан в Москве, а мы создали ячейку в Казани), и в результате нас просто вынудили уйти.

Мы все ушли, потому что мы воспринимались как либеральная часть. Я критически отношусь к ситуации в нашей стране. Я понимаю, что мы идём не в ту сторону, и опыт Японии как раз подтверждает это. Российская империя ещё до конца не развалилась, она ещё будет разваливаться, мы будем исторически это наблюдать, — как она будет трансформироваться, это неизбежный путь, говорю как историк.

Уехав, я продолжила работать в Институте истории при Академии наук, мы развиваем академический договор с моим японским университетом. Я буду преподавать курс по Японии магистрантам международных отношений факультета Казанского университета, у меня замечательные отношения с преподавателями. Меня часто спрашивают: «Когда обратно?»

Я говорю: «Вы понимаете, пока ректор в университете не сменится, я просто туда не приеду. Я не хочу тратить время своей жизни на вот эти все вещи».

Но ты не можешь что-то планировать. Иногда, во всяком случае моя жизнь мне показывает, что повороты могут быть разные. И я к ним открыта.

А вопроса государства, роль государственных людей, кто при власти, это они должны привлекать людей интеллектуальных, умных к себе, чтобы нам было интересно переехать в эту страну, в эту республику, в этот город — и посвящать этому время своей жизни. Чем меньше таких людей здесь, тем ниже общий уровень.

Я вчера студентам говорила: «Вы знаете, что на самом деле в XX веке Россия была супердержавой?» Советский Союз и Америка! В 90-е мы свалились до уровня региональной державы. Сейчас нам очень сложно удержать статус региональной державы, я смотрю даже на примере той же Шанхайской организации сотрудничества во взаимоотношении с Китаем, — мы Китаю в подмётки не годимся, хотя мы и гордимся тем, как держим региональный уровень. Я боюсь, что это процесс распада, он просто медленно, медленно движется в ту сторону.

— Какое будущее вы прогнозируете татарскому языку?

— Я приводила пример, как интерес к татарскому языку проявляют иностранцы. Разве это не повышает вашу гордость? Они же в нём видят что-то. Формально в нашей стране закрыты некоторые границы — Госдума запретила татарскому языку перейти на латиницу, вопреки всем европейским хартиям языка, и тем самым соединиться с тюркоязычным пространством, чтобы в одном поле культурном нам находиться.

Второе — у нас нет высшего, у нас ЕГЭ не сдают на татарском языке. Опять же, это ограничение. Тогда смысл — зачем нам поддерживать культурные такие традиции? Всё равно в Японии хотя бы частный университет, в котором было бы преподавание на японском языке высшего образования, он должен был быть, как это и есть во всех странах мира для поддержания статуса и интереса к этому языку, хотя бы в какой-то части.

И я думаю, что это будет, это никуда не денется. Опять же, пример Израиля, когда язык был забыт — и тем не менее в 47-м мы увидели это государство, которое стало воссоздавать язык и культуру. Как бы кто-то там в руководстве страны недопонимает эти вещи, — ну, уйдут эти люди, вырастет другое поколение и все обратно вернется, понимаете? Это неизбежно. А стоять на пути прогресса — это самому попасть под его колеса, вот и всё.