От интервьюера:

Эдуард — тот казанец, кого с большой вероятностью встретишь в воскресенье на Книжке в поисках фотографий и других свидетельств старого города. Неравнодушием к истории Казани и Татарстана пронизано всё, что он делает: от почти социальных фотографий в Инстаграме (в поле «о себе»: «любопытствующий») до исторических проектов, которыми он занят сегодня. Это книга «Татарстан 100: прежде и теперь» (вышла весной 2020 года) и проект «Новая Тартария» — YouTube канал в формате, похожем на татарстанские «Намедни». В еженедельных выпусках «Новой Тартарии» Эдуард рассказывает историю республики фактами, которыми хочется делиться с друзьями.

Как человек с высокой степенью отвественности за слово (когда твоя работа — связи с общественностью первого лица в Республике, думаю, от этого непросто потом отвыкнуть), Эдуард отвечает на вопросы цельными, законченными цитатами, больше похожими на устойчивые правила жизни, чем на рассуждение вслух.

Как при этом ему удаётся оставаться лёгким, ироничным, открытым — загадка.

Был на днях в Москве, которой отдал четыре года своей жизни, с 2006-го по 2010-й годы, и вернулся в Казань: сын потребовал большего внимания. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось вернуться, чтобы не потерять его. Хотя в Москве мне всё нравилось, там жизнь бурлила.

Я родился в Казани, в Советском районе. Это так называемая «Куба», где улица Новаторов — район хрущёвок, там, наверное, четырнадцать пятиэтажек. Он со всех сторон окружён оврагами, поэтому его и назвали Кубой, как остров. Там прошло моё детство.

Я жил там до 22-х лет, родители до сих пор там живут. На мой взгляд, идеальное сочетание человека и застройки — когда дома соразмерны тебе, не давят, и ты видишь солнце. Между ними растут деревья, как продолжение леса Немецкой Швейцарии. Это такое обжитое пространство, практически лесное. Тут реально как в лесу: холоднее, пахнет черёмухой.

В этих оврагах были сараи, и на склонах такие насыпушки. Потом построили гаражи, мы с них прыгали в песок. Если перейти через дорогу, там есть гора Лошадинка, с которой я катался на деревянных лыжах до уроков (я успевал). Гора казалась сумасшедшей высоты, и я там переломал кучу лыж.

— Хорошо, что не кучу ног.

— Руку сломал, но это было уже в Парке Горького: съехал так, что потом трещина на руке была. Ходил в школу перевязанный, делал вид, что не могу писать.

— Был влюблён в какую-нибудь девчонку из соседнего двора?

— Не был, нет. Ни в школе (№126, напротив Артучилища, где пушки стояли), ни в соседних дворах я не влюблялся: мне хотелось подальше чтобы. И постарше. Большое видится на расстоянии, или нет пророка в своём отечестве.

В 4-м классе я решил, что стану журналистом-международником. Меня так в школе и называли — журналист. Или сокращённо — «журик».

Мне заграницу хотелось съездить. Время было ещё советское, заграница была закрыта для всех, кроме дипломатов и журналистов-международников. Наверное, это был мой способ увидеть мир. К тому же я любил писать, мои сочинения хвалили. Начиная с 8-го класса я ходил в школы молодых журналистов. Их делала газета «Комсомолец Татарии», потом «Молодёжь Татарстана».

Одна из наших преподавательниц, Светлана Бесчетнова, сказала: журналистом может быть каждый.

Для нас это было откровением, мы думали: но как же дар, талант или ещё что-то. Нет, говорит, каждый. Каждый, кто может связно излагать свои мысли и говорить. Сейчас я с этим согласен.

— О чём была твоя первая статья, помнишь?

— Одна из первых была про трезвую свадьбу. Это был 85-й год, борьба с алкоголизмом, и свадьбы тоже проходили трезвые.

Потом рассказывали, правда, что из чайников там наливали более крепкие напитки, но я такого не видел.

— А каким ты был ребёнком?

— Я не доставлял неприятностей родителям. Однажды, правда, меня сняли с трамвая. Я ехал с тренировки по фехтованию на «колбасе» (длинная трамвайная сцепка цилиндрической формы — прим. ред.). Тогда в первый раз в жизни папа решил встретить меня и сел в этот трамвай. Стоит в конце вагона, а я повис на «колбасе» и смотрю на него. А он на меня. Пошёл меня встречать, встретил и проводил в милицию. Там сообщили в школу, и мне снизили оценку по поведению.

После школы в 1986-м году я не поступил сразу и год работал дворником. Одна наша девочка написала знаменитому тогда журналисту-международнику Владимиру Дунаеву: «Как стать хорошим журналистом?». Он ответил — не ходите на журфак, вам нужны только фундаментальные специальности — историк, филолог. И я поэтому не пошёл на журфак, куда мне было легче поступить, и выбрал истфак.

Мне нравилось. С утра на свежем воздухе, потом идёшь в университетскую библиотеку, а вечером две пары занимаешься. В то время это был такой андеграунд, поколение дворников и сторожей. Так что я был в хорошей компании Цоя и Гребенщикова.

Я учился, в библиотеках знакомился со студентками, рассказывал им про старую Казань. Мало кто про это мог рассказать тогда.

— Да и сейчас, собственно. А потом?

— А потом меня забрали в армию (тогда забирали даже с дневного).

Полгода учебки в Свердловске в войсках ПВО, потом полтора года в Сибири, в тайге под Братском, в котором всё время пахло какой-то мочевиной, там заводы — алюминиевый и бумагоделательный. В нагрузку к увольнительной мне дали Чары (кажется, туркмен). Мне сказали «присмотришь за ним», и мы шли по этому городу, и я рассказывал ему чем отличается автобус от троллейбуса, там с рогами, потому что он был совсем далёк от цивилизации, в свинарнике работал у нас в части (не работал – служил). И он был такой худой, несчастный, и когда мы вышли из хлебного с кульком то ли пряников, то ли сушек, какая-то женщина, из такой же вот хрущёвки (как где живут мои родители), с первого этажа постучала в окно нам, глядя на голодного Чары. Говорит: «Заходите ко мне, у меня сын служит тоже, давайте я вас накормлю». Мы говорим: «Давайте, конечно». И так она быстро всё сварганила, картошечку, сальце достала, и мы с Чары попробовали водку первый раз. Особенно он.

Оттуда я тоже писал для всяких там воинских газет — и для «Вечерней Казани» тоже что-то, вмешивался в дискуссии о том, что можно строить в центре, что нельзя.

После армии ты можешь беспрепятственно переводиться на дневное отделение. Я сдал кучу экзаменов, хотел на отделение политологии, но оказался на отделении социологии, бывший научный коммунизм. На этом направлении к обычной стипендии в 40 рублей доплачивали ещё 15. Мне по-прежнему была интересна журналистика, ради которой я всё это и замутил.

Ещё когда я учился в университете, появилась телекомпания «Эфир».

Я их нашёл в том же здании, где учился. Купил пиджак в комиссионке за 500 рублей, пришёл к ним и говорю: хочу у вас вести программу «Город», рассказывать про старую Казань. Хорошо, говорят, давай попробуем. Но с социалкой, освещением митингов. Так в 92-м или 93-м я и начал. Эти два года были безумными, каждый день конвейер, когда ты снимаешь несколько сюжетов.

Потом в 94-м мне предложили пойти на Первый канал. Я проработал там до 2006-го года корреспондентом по Татарстану, по округе.

Офис наш был в Казани.

Было время, когда меня посылали в Афганистан, я побывал у талибов (Талибан запрещён в РФ). Они вообще журналистов не переносили, все ТВ и радио закрыли, но сделали исключение для небольшой группы из России. Они провезли нас по всей стране, показали, как живёт Афганистан при их власти.

— Волновался?

— Да, но в итоге я побывал там ещё раз, когда началась антиталибская операция.

Мы долго не могли попасть в страну, ждали неделями, когда откроют границы. Потом нас пустили, группу встретил автобус с прострелянными стёклами. Поселили нас в какое-то здание, наверное, это была бывшая гостиница.

Выходим мы из этого прострелянного автобуса к месту ночёвки, вдруг американцы откуда-то потрёпанные вылезают и говорят: там из тюрьмы сбежали заключённые и идут сюда. Бегите, возвращайтесь обратно.

А мы заселяемся, нас кормят вкуснейшим пловом, который мы едим руками, это вообще вкуснейший плов в моей жизни. И тут такое. Но обошлось. Сбежавшие заключенные до нас не дошли. Мы сделали несколько хороших материалов.

— У тебя не было мысли задержаться в командировках?

— Я всячески их растягивал, хотел обойти как можно больше: и музеи, и просто подышать воздухом. В коридорах Останкино тоже мне нравилось. И вообще, там такая жизнь была!

— А помнишь первые впечатления от Москвы?

— Первые впечатления у меня были, когда я поступал в МГУ, тоже на истфак. Мне тогда не хватило баллов. Поэтому я вернулся в Казань и поступал уже здесь. Но тут тоже не хватило, и я стал дворником.

— Когда ты в итоге переехал в Москву?

— В 2006 году у меня закончилась работа на Первом канале. В Казани у меня случился развод. Я подумал: раз меня ничего здесь не держит, съезжу, поживу. И поехал в Москву. Один год поработал в Администрации президента РФ, работа тоже была связана со СМИ. Того года мне хватило, чтобы как-то освоиться в столице.

Потом мне предложили работу на телеканале «Звезда», продюсером и выпускающим. Мне это было интереснее, ближе, и я перешёл туда. Там был недельный график, то есть была возможность заниматься чем хочешь в свободную неделю. Я начал учиться на курсах фотографии и в школе танцев.

— Как ты принял решение вернуться из Москвы в Казань?

— Мне позвонила моя бывшая жена и сказала, что не справляется с сыном, что его отовсюду выгоняют. Тогда ему было 10 лет. И параллельно мне поступило предложение: нужен пресс-секретарь премьер-министру Татарстана. Ну, думаю, это неспроста, это какой-то сигнал, который стоит попробовать.

Это то, чего мне раньше не хватало в Казани. Она казалась таким болотистым, затягивающим местом. Я, конечно, по-прежнему люблю Москву, и виды, и сервисы. Но понимаю, что Казань сейчас не менее классная.

Я заметил, что пока меня не было, мало что менялось. За эти последние 10 лет, что я здесь, изменилось гораздо больше: и общественные пространства, и парки, и набережные. И Наташа Фишман, конечно. Лучшее, что она могла привнести из Москвы, она привнесла. Всё получилось. И останавливаться, я надеюсь, никто не будет. Когда ты работаешь с президентом, ты видишь, благодаря чему какое-то здание не снесли. И ты понимаешь: он лично следит и обходит, и не даёт никому построить в центре фигню. Потому что уже одну фигню построили — Утюг, Кловер Плаза. И я вижу, какая для него это боль, что это теперь на многие десятилетия изуродует город. Поэтому всё остальное мы оставим аутентичной средой, чтобы новые здания вписывались в пространство.

Когда идёшь по центру города, ты понимаешь: ничто просто так за ночь не исчезнет, у президента выстроена система — все проходит через него, он не даёт здесь развернуться жадным застройщикам.

— Что тебя удивило в работе пресс-секретарём президента?

— Та служба в Москве, она была какой-то эфемерной, а здесь ты был причастен к делам, которые меняли мир к лучшему. Видимо, региональные власти, которые уже корнями находятся в этой земле, думают о том, что останется детям, внукам, людям, которые здесь живут. Это обязывает их делать так, чтобы было не стыдно смотреть людям в глаза. Поэтому мне нравилась моя работа.

— А что было самым сложным?

— Вставать в пять утра. Ты встаешь, готовишь планёрки, рассказываешь, какая картина была в предыдущий день. Бодрило ужасно.

— А вот рубрика с ежеутренним фото из Инстаграма президента, кто её придумал?

— Он сам. Это такая интуитивная вещь. Она противоречит всем законам ведения соцсетей (нам рассказывали на лекциях, что не нужно ставить один и тот же фотофон каждый день), но тем не менее у него это работает. И люди по всему миру узнают, какая погода на нашей Площади Свободы.

Эти вещи, которые устраняли барьер между властью и человеком, мне казались важными и интересными. И президент тоже это чувствовал, поэтому его Инстаграм такой живой, неофициозный.

— Тяжело так долго быть близко к первому лицу?

— Там есть люди, которые гораздо дольше. А я недолго — 9,5 лет. Близко и непосредственно вместе с президентом — четыре года. Это нормально.

— Почему ты ушёл?

— Как-то так сложилось, что меня затягивает пребывание на одном месте. Как с Первым каналом. Но перерыва после этого не было, я сразу включился в информационное поле нацпроектов. И попутно в проект президента, где надо собирать людей, которые связаны с нами генетически, фамилией, симпатией. В мае я выпустил книгу «Татарстан 100: Прежде и теперь». Это вещи, которые я считаю собиранием нашей идентичности.

— Какие у тебя ощущения от этой книги?

— Руки зудят добавить в вводном слове, что это только первый шаг, первая «двадцатилетка». Потом будет как в «Намедни»: ещё серия про следующие 20 лет, за ней её — чтобы мы охватили таким пятитомником целый век.

Ютуб канал «Новая Тартария» возник, кстати, из желания рассказать о нашей истории другим языком: картинки, видео, хроники, динамики, клиповости. Пройтись по описанным местам — как они сейчас, живы ли, как себя чувствуют и как выглядят?! Та же моя книга, но в другом донесении, с ладони — с экрана смартфона или телевизора. Книгу можно купить в Смене, Ратуше, сети Дом Книги и уже на днях на Озоне.

— Про город ещё хочется поговорить. Какие твои любимые места в Казани, что ты любишь?

— Мы сегодня ходили к дому Дружининой, это роскошный для Казани 1911 года модерн. Было время, когда я очень за него переживал — он остался в окружении всего разрушенного, его подожгли, казалось, что он тоже исчезнет. Я даже участвовал в митинге, типа, не дадим умереть этому дому. Это было в 90-х — начале 2000-х.

Сейчас ты спокоен, что с домом за ночь ничего не случится, никакие бомжи не подожгут, никакие застройщики.

— Знаешь, с Мергасовским было не так очевидно первую неделю.

— Да, но видишь — он стоит. Как и тот дом. Как сложилась его судьба: только рукой президента он был спасён. Сначала был назначен один инвестор — съехал. Потом купили другие. И они так бережно его восстанавливают! И они обязательно доведут дело до конца, потому что большая часть души уже туда вложена.

И такие вещи мне всегда в Казани нравились. Это для меня пример того, как злые силы пытались дом погубить, как власть вовремя вступилась. А потом нашлись люди с деньгами, которые тоже увидели ценность дома для города, не пожалели денег и мастерства.

— А ещё любимые места?

— Чёрное озеро, которое, я надеюсь, ждёт в этом году хорошая история. Более хорошая, чем та, что была до сих пор. Мне нравится Лядской садик, сад Эрмитаж, где все не огромное, такое домашнее, соразмерное человеку.

— Какие три здания в Казани ты бы снёс?

— Кольцо, Пенсионный фонд, все на одной площади. Снёс бы и гостиницу Татарстан, потому что она первая разрушила октагон строения площади.