Мой дед был репрессирован из Татарстана в 37-м году по политической статье. Поэтому отец родился в Пермской области и вернулся в Казань, когда ему было 17 — учиться приехал.

Я родился и рос уже в Казани. Папу после окончания авиационного института отправили в Свердловск, и вернулись мы уже в 1990-м году.

Моя мама — она такая казанская патриотка (ну, татарлык и все дела). Она очень сильно хотела вернуться в Казань. Ей не нравился Екатеринбург, эти серые Уральские горы. Я помню, в детстве, когда мы жили в Свердловске, мама слушала татарские пластинки и плакала. У меня вообще ощущение, что мне многое от мамы передалось.

Мы вернулись в Казань, и я пошёл здесь в школу. Мы жили на Теплоконтроле, Тяп-Ляп, вы знаете. Как у всех подростков в то время, были какие-то тёрки, но я избежал острых ситуаций разными способами — и дипломатическими, и не дипломатическими.

Родители интересовались политикой.

Я знал, что у нас перестройка, Горбачёв, там, Советский Союз распался, референдум за суверенитет Татарстана. Я застал НТВ, когда там ещё были программы «Куклы» и «Итоги с Евгением Киселёвым». Всё это было интересно наблюдать. В школе больше всего любил историю, литературу и географию. Всё это меня привело на истфак.

Напротив Казанского университета находится Национальная библиотека в очень красивом дореволюционном особняке. Я очень хорошо помню: в 98-м сидел там летом и готовился к олимпиаде, писал сочинение про Сперанского. Была хорошая погода, окна нараспашку. И вот в открытое окно я видел, как студенты шли из главного здания университета. Я смотрел и думал: здесь я хочу учиться.

У меня с Парижем похожая была ситуация: я в старших классах много читал про него, был очень увлечён этим городом.

Я там побывал. И самое смешное, что мне там не очень-то и понравилось, и я больше туда не ездил.

Казань тоже очень красивый город, не менее красивый, наверное, чем Париж. Я реально хорошо помню, как я поднимался от Ленинского садика и Чёрного озера к Университетской улице, парк справа... и думаю: блин, тут очень красиво. То есть такое открытие для самого себя у меня лет в 14 произошло. И вот эта вся территория вокруг университета — она для меня была таким магнитом, скажем так, чисто таким архитектурным, атмосферным.

С большими нервами я поступил на истфак. Там я нашёл свое призвание — науку. Мне нравилось и нравится писать, читать и говорить о науке. Мы организовывали какие-то научные кружки, ездили в экспедиции, много сидели в библиотеке.

Но одновременно с этим университет был и местом тусовки — не только сам университетский городок вокруг Сковородки, но и её субкультурная жизнь. Я увлёкся электронной музыкой и погрузился в клубную культуру Казани — полузакрытые вечеринки, книги и кино.

Помню «Другое кино», где продавалась разная концептуальная видеопродукция, ларёк Ozone Pro в УНИКСе, где, помимо музыки, можно было получить флаер на очередную интересную вечеринку. Это типа Книжки на Баумана для рокеров, но рокеров мы как бы не уважали, мы электронную музыку слушали. Был такой «Доктор» клуб, был «Грот бар», была «Станция» — это одни из старых самых казанских клубов, и то есть это реально было комьюнити, была какая-то такая тусовка людей, которые слушают электронную музыку и очень серьёзно к ней относятся. То есть это не просто как бы потусоваться, выпить пива, а ты понимаешь, что ты слушаешь это, потому что ты определённых практически идейных взглядов придерживаешься.

Я тогда ещё тоже жил на Теплоконтроле, ну я уже носил такие бусы разноцветные, шаровары с какими-то накладными карманами, рюкзак, я выбрил себе сзади, у меня такие были косички, ну тоже такие клаберы неформальные, но меня, кстати, не трогали на Теплоконтроле, потому что я уже был местный.

После окончания университета мне хотелось нового опыта, нового знания и просто пожить в другом контексте. Я уехал сначала в Санкт-Петербург, поступил в Европейский университет и закончил гендерную программу факультета политических наук и социологии.

И вернулись в Россию, потому что хотели делать что-то здесь. Наверное, это один из важных уроков, который я для себя вынес.

В какой-то степени я сторонник идей американского социолога Майкла Бурового, который продвигает идею публичной социологии, и не только социологии, это касается вообще всех гуманитарных учёных: они должны писать не только научные статьи, но и какие-то вещи на основе своих научных работ, рассчитанные на более широкую аудиторию. А это на самом деле очень сложно.

2,5 года я прожил в Санкт-Петербурге. У меня был конфликт с Петербургом как с городом. Я люблю Петербург, но меня очень угнетают его серые стены, особенно в центре, эта вот депрессивность. Мне кажется, у меня там обострилась национальная идентичность.

И там я, кстати, чётко понял, что я казанец и татарин. Сложно объяснить, почему. А в Казани тогда как раз начался весь этот движ, вечеринки татарской альтернативной музыки, квартирники всякие… И меня очень сильно тянуло в Казань.

Уехать было важным для меня решением, потому что иначе получалось, мы варимся все в одном соку — как-то не очень. Это довольно банально звучит, но нужно выходить из зоны комфорта.

Как-то мой знакомый пишет мне: «Тут в Амстердамском университете объявили конкурс по очень близкой тебе специальности», — и скидывает информацию. Я изучил её, подал заявку и прошёл. Так я уехал в Амстердам на несколько лет.

Я хорошо помню ночь перед отъездом. Я лёг спать и такое ощущение, что я прыгаю в космос какой-то. В прямом смысле слова — представлял себе, что я стою на берегу вот так и прыгаю в космос, такое было у меня чувство.

В Амстердаме я занимался научной деятельностью. Для меня это было очень важно. Я выбрал направление, в котором могу сказать то, что до меня никто не говорил, и без ложной скромности скажу, что мне это удалось. Я изучал зарождение и пропаганду русскоязычной джихадистской идеологии: я показал, как эта идеология выросла из советской и постсоветской культуры интеллектуальной и идейного кризиса 1990-х годов.

Я говорю о том, как Лев Гумилёв, Чингиз Айтматов, Герцен, там, Солженицын, советская бардовская музыка не просто повлияли на джихадистскую идеологию, в какой-то степени она выросла из этой интеллектуальной среды. Мы видим это на примере, скажем, Тимура Муцураева. Я пытался показать, что изучение этой темы должно быть привлекательно не только для исламоведов, но и для славистов, то есть это и про славистские исследования, то есть изучение русской славянской культуры, советской, постсоветской русскоязычной культуры, в самом широком смысле этого слова. Меня привлекает междисциплинарный подход.

Я не только учился чему-то новому в своей науке, но и примерял другие стандарты жизни и другие практики — телесные в том числе. Там езда на велосипеде ежедневная… Я, например, не любил сыр, там я полюбил сыр, я безумно полюбил рыбу. В Казани мне не хватает хороших сыров и хорошей рыбы. Я там жил в таком приятном месте, на севере Амстердама, рядом со старой рыбацкой деревушкой, которая давно уже стала частью города. Там всё с точки зрения соблюдения традиций сохраняется до сих пор.

То есть прадедушка, дедушка, бабушка ходили в этот бар — и всё должно остаться, так и должно быть.

И вот там было очень продуктивное время. Я мог по-настоящему концентрироваться на своей работе, не отвлекаясь ни на что другое.

Уровень обеспечения научного процесса — финансового, материального обеспечения, которое предоставляют западные университеты — это очень, очень серьёзно. Тебе в действительности не нужно ни о чём беспокоиться. Ты если хочешь распечатать книгу на принтере, вот такую толстую, то ты её распечатаешь. И тебе никто не скажет, что ты там бумаги потратил или ещё что-то — никто даже не заметит. Если тебе нужна какая-та монография, её закажет университетская библиотека. Уровень бюрократии в университете очень низкий.

Они похожи по размеру, по численности населения, и, мне кажется, в бытовом смысле они — и тот, и другой — довольно удобные города, чего я не могу сказать ни о Москве, ни о Петербурге, например.

Что-то есть в атмосфере, какая-то такая лёгкая расслабленность.

Что меня в первую очередь удивило, что в Амстердаме, вообще в принципе по Голландии, люди не суетятся, но при этом всё работает. Я думаю, что это в том числе связано с дисциплиной и умением правильно выстраивать рабочий график. У меня был там разговор с профессором, я ему предлагал встретиться. Разговор был в мае. И мне профессор говорит: «Второго августа в 15:00».

Градус научных дискуссий в Амстердаме гораздо ниже, у людей с противоположными точками зрения уровень взаимной агрессии гораздо ниже. И эмпатии больше.

Люди с меньшей агрессией обсуждают какие-то научные темы, и это, на самом деле, очень приятно.

Мне кажется, это связано с тем, что, с одной стороны, это какое-то ощущение стабильности, которая у них есть внутренне, она как бы способствует тому, что тебе не нужно с такой агрессией отстаивать свою точку зрения, тебе не нужно отвоевывать это пространство. Понятное дело, что там конкуренции навалом, западная академическая система — она очень конкурентна, то есть это безусловно, но ты всё равно чувствуешь за собой какую-то стену, которая не позволит тебе упасть.

То есть ты приехал с Восточной Европы, тебе ещё надо утвердиться, тебе надо показать, что ты действительно круче всех. Ну это не все, конечно же, но есть такой момент.

В Амстердаме я понял, что город, будучи не очень большим, может быть глобальным. Он официально чуть больше или меньше Казани, но там находятся одни из лучших университетов в мире, одни из лучшие музеев в мире, располагаются штаб-квартиры крупных транснациональных компаний.

После защиты докторской диссертации в Амстердаме меня сначала пригласили работать в Казахстан, в группу по изучению изменения ценностей на постсоветском пространстве. Это новый научно-образовательный проект, который касается России, Казахстана и других стран. Я согласился, поработал там.

Там местный олигарх купил вуз, в котором он учился, и вложил очень много туда денег. И пригласил ректором американца из Гарвардского университета. И там начали собирать международную команду, начали искать исследователей, которые бы владели западными степенями престижными, которые по тематике подходили.

После пришло предложение работать в Институте психологии и изучения социальных проблем в Татарстане. И мы с женой решили, что едем в Казань.

И вот осознание того, что я снова в Казани, это для меня тоже какой-то внутренний вызов. Я за 7 лет в трёх городах жил, в основном в Нидерландах. И вот снова возвращаюсь в город — в Город (с большой для меня буквы), и вижу какие-то места, которые меняются.

Я как бы помню эту старую Казань очень хорошо, и я думаю, что значительное количество людей, которые ностальгируют по этому времени, они больше ностальгируют по своей юности, нежели по реальному положению дел.

А реальное положение дел было таково: моя бабушка в центре Казани ходила за водой на колонку. Туалеты там были тоже… в деревянных домах какие там туалеты? Мы тоже всё понимаем. То есть это всё мне не жалко. Но при этом снесено много того, что не должно было быть снесено — это точно. Довольно много снесли исторически важных зданий и порой какого-то совершенно безумия понастроили вместо них, такое тоже есть. Но есть и хорошие примеры, и их немало. Я в этом смысле тоже более серединную позицию занимаю.

У меня бабушка жила на месте снесённых домов по улице Свердлова — так называлась нынешняя Петербургская. У меня тоже воспоминания детства такие спорные. С одной стороны — какая-то ностальгия, а с другой — это были очень старые, прогнившие дома, где были крысы и вообще — это как бы хорошо, что их снесли. Ладно, в общем, это всё лирика.

Мне нравятся парки, которые здесь делают, нравится «Смена».

Мне кажется, с одной стороны, никто не обязан оставаться в том месте, в котором он родился, но если это место позволяет, чтобы здесь что-то делать, то нужно стараться вернуться это сделать. У тебя свежий взгляд будет уже, у тебя другой опыт, да, и это очень важно, чтобы в городе было как можно больше таких людей.

Мне жалко, что Табрис ушёл, потому что было сделано немало в плане развития татарской городской культуры. Жалко, что Мубай перестал писать и выступать. Я его хочу встретить и сказать всё ему в лицо: «Как можно прятаться от людей, бессовестный ты человек!» Он суперталантливый парень. Мубай, вернись!

В Казани ещё встречается, конечно, по отношению к вернувшимся некоторая подозрительность или раздражение, что ли, некоторое такое пассивное неприятие.

Мне нравится набережная при всей её критике. Я помню бетонную дорожку от НКЦ до Кремля, где я когда-то проводил много времени...

Да, у роста есть свои минусы, и с точки зрения эстетики там есть спорные моменты. Но я сравниваю прошлое и настоящее — и настоящее мне нравится больше.

Я считаю, Казань — достойный город для того, чтобы здесь жить. Это место, у которого есть своя идентичность, это комфортный современный город со своей историей. Мне нравится, что здесь много воды — реки и озёра. Хорошо, когда дом в таком месте.