— Расскажи про детство?

Родился я в 1984-м году в Казани, в роддоме на улице Чуйкова. Когда мне исполнился год, родители увезли меня в Уральск, это город в Казахстане, там мы оставались где-то полтора года. Потом моего папу, военнослужащего, перевели в Саратов, где мы прожили семь следующих лет. Саратов — город с довольно своеобразной планировкой. Вот течёт река Волга, на её берегу располагается центр, а потом, чем дальше от берега, тем более окраинным считается район. Мы же жили вот прямо на самой окраине, этакая промзона с какими-то свалками автомобилей, соседствующими с военными частями, секретными и полусекретными. При всем при этом, никакой другой жизни, кроме жизни своей части, мы не видели. Жители наших ДОСов — домов офицерского состава — варились в собственном котле. Внешний мир на нас вообще не влиял.

И это происходит в конце 80-х годов в СССР. Рушится мощнейшая военная империя, и я, такой маленький ещё совсем мальчик, нахожусь внутри этого и наблюдаю, как всё катится в пропасть: появляется какой-то криминал, кто-то начинает воровать, кто-то открывает комки (так тогда называли коммерческие киоски). Мой папа, советский офицер, ходит, держась за голову: «Что вообще происходит?»

Папе не платили зарплату полтора года. Полковнику вооружённых сил Советского Союза полтора года не платят зарплату! Ему приходилось как-то выживать (всем тогда приходилось выживать). И вот он, заместитель командира по политической части, рисует картины на заказ. В это время в Саратове формируется своеобразная татарская диаспора (вообще, Саратов — это татарский город, «Сары Тау», собственно, переводится как «жёлтая гора»), и мой папа включается в деятельность этой самой диаспоры как художник, оформляет сабантуи и всякое такое прочее.

— Классная бабушка!

— Да, у меня бабушка очень крутая! Это был приблизительно 92-ой год. Я приезжаю в Казань в очень специфическое для города время, когда только начинается расцвет группировок. Мне лет семь, и для меня это какая-то совершенно новая, неизведанная среда (в Саратове никаких ОПГ тогда не было).

Это продолжалось года полтора, пока я во всём этом не разочаровался, мне наваляла компания ребят постарше (смеётся).

У меня есть старший брат Артём. Когда ему было лет восемнадцать, в Казани началось повальное увлечение рейв-культурой, открылся первый ночной клуб, он назывался Bald'n'Max. Там поставили вертушки Technics, и тогда это казалось самым крутым из того, что есть в мире. Я приходил в эту каморку, через брата как-то договаривался, и мне давали возможность поставить пластинку с каким-нибудь дурацким техно или какой-нибудь Klubbheads. И это было запредельно круто!

Музыка тогда была примерно вся одинаковая: какой-нибудь чувак что-нибудь очень быстро говорил под ускоряющийся ритм. Но, несмотря ни на что, это был просто отвал башки. Я всем этим в прямом смысле жил и до последнего думал, что свою жизнь свяжу с музыкой. Мне дико тогда нравилось музыкальное коллекционирование, учитывая, что интернета не было и поиск какой-то интересной музыки был сродни охоте.

Параллельно я, как и все в этом возрасте, учился в школе. Я постоянно вступал в конфликты с учителями, потому что у меня была и, отчасти, до сих пор остаётся такая особенность:

Нетрудно догадаться, что не всем моим учителям это нравилось. В итоге, в каком-то году мне поставили пять колов. Именно так! Пять колов! Катастрофа! Администрация и учителя всеми силами пытались заставить меня уйти из школы, но мои родители договорились и меня оставили. Да я и сам понимал, что нужно довести дело до конца, закончить школу, поэтому стремился остаться. В детстве я слегка фриковал. Это сейчас я успокоился.

Хотя, вообще, я выглядел, как очень положительный мальчик, ходил в очках, всегда в пиджаке и при галстуке. Такой очаровательный пухляш из интеллигентной семьи: бабушка начальница, мама умница, папа военный в каком-то там поколении.

Среди подростков и молодёжи тогда было разделение на неформалов и гопников. В душе я всегда относил себя к неформально мыслящим людям, но с теми неформалами, с которыми я был знаком, мне было как-то скучновато, и мне категорически не нравилась музыка, которую они слушали (а музыка для меня, как вы уже, я думаю, поняли, крайне важный фактор разграничения «свой-чужой»).

Мне нравилась другая музыка, да и под стандарты неформальной культуры я не очень подходил. Поэтому я дружил с гопниками. С ними было веселее. У них были деньги на пиво, с ними можно было прогуливать уроки, развлекаться. Это было классно. А у неформалов только грустные песни под гитару (смеётся).

После школы я поступил в КАИ на суперкрутую по тогдашним меркам специальность — биомедицинские технологии.

— Как выбирал вуз и направление?

Вообще, тогда я ничего особо не выбирал. Эту специальность мне, так скажем, «порекомендовали» родители. Для меня жизнь тогда была, можно сказать, потоком, в котором вопрос о будущем не стоял. Казалось, что всё происходит прямо здесь и сейчас и нужно ловить момент. Будущее будет потом, когда я стану уже совсем другим и смогу сделать правильный выбор.

Помню, как прихожу туда на работу в первый день, готовлюсь, достаю диски, а меня окружают абсолютно голые женщины, и это было прям вообще классно.

Но это работа мне быстро надоела, потому что не предполагала творчества вообще. И обнажёнными девушками я быстро пресытился, мне захотелось чего-то большего.

Я начал это «большее» искать. Стремился ходить везде, где могло быть интересно, общаться с теми, кто мог что-то этакое рассказать. Интернета-то не было, приходилось жить и действовать в реальном мире.

Например, открывается новый клуб под названием «Банзай», обязательно нужно туда пойти!

И вот в процессе всех этих поисков сижу я как-то на лекции, смотрю по сторонам и думаю: сколько в моей группе действительно талантливых студентов? Насчитал только троих, которые учились потому, что хотели этого, а не потому, что престижно или надо получить высшее образование. А группа — восемнадцать человек…

И тут меня осенило: а что я тут делаю? Я осознал, что теряю здесь время, потому что крутой специалист в данной области из меня не получится, а меньшее не стоит трудов. И больше я не пришёл.

— А родители чего?

Родители… Это была полная катастрофа! Я тогда сильно разочаровал родителей (и это еще мягко сказано).

Добавлял остроты моменту тот факт, что начался призыв и я должен был пойти в армию. Мой отчим (военный, как и мой отец) придумал хитрый ход: чтобы я не пошёл в армию солдатом, мне нужно было поступить в военное училище.

Сдавая документы в военкомат, я разыграл целый спектакль: «Да, я хочу в армию, возьмите меня, пожалуйста, — говорю, — только не в качестве солдата, а в качестве офицера, потому что вот у меня военная родословная, начиная с царских времён, целая династия, и я мечтаю продолжить начатое моими предками дело». Военком в восторге! Я прохожу комиссии, тесты… И вот уже пора переезжать в танковое училище, чтобы поселиться там в палатках и сдавать вступительные экзамены.

Из дома я ушёл на несколько дней, которые мы с друзьями классно веселились. Но пришло время вернуться. По пути домой я проходил перекрёсток Пушкина и Профсоюзной, где не так давно открылся новый клуб «Весёлый Роджер», место, в котором соединялась джазовая и электронная музыка. Очень клёвое место, очень важное для меня. Президентом этого клуба был Вова Чигарёв, который сыграл важнейшую роль в моей жизни и стал одним из моих ближайших друзей. Я захожу в «Роджер», нахожу там какого-то своего знакомого и говорю ему: «Слушай, у меня сейчас такая ситуация… Я попросту кинул родителей, которые потратили на меня столько сил, и я не могу вернуться домой как ни в чём не бывало, я должен что-то сделать, и лучше всего устроиться на работу». И этот знакомый мне помог.

Я возвращаюсь домой, со мной (естественно) никто не разговаривает. Я говорю: «Понимаю, что поступил плохо, но я устроился на работу и полностью беру обеспечение себя в свои руки, больше вам никакого головняка не приношу».

В «Роджере» я работал два года. Сначала, конечно же, устроился ди-джеем, правда, ди-джеем каждый был готов работать даром, поэтому денег мне особо не платили. Потом мне предложили стать светохудожником и помощником техника. Это был классный опыт! Мне очень нравилось работать в «Роджере».

Именно там я познакомился людьми, которые потом принимали участие в создании журнала «Светский». Однажды мне позвонил Вова Чигарёв: «Мы тут организовываем журнал, нам нужен дизайнер, который умеет делать крутые фотоколлажи. Ты можешь такое?». Это, надо понимать, был 2003-й год, ещё никто не знал никакого фотошопа. Но я, не задумываясь, ответил: «Да, конечно, могу». И началась суперкрутая движуха.

— О чём писали в «Светском»?

Абсолютно обо всём! Начиная от светского этикета (как правильно держать вилку или ложку), заканчивая злободневной сатирой. Писали про архитектуру и современное искусство. У меня даже появилась своя рубрика, называлась «Инспектор Гаджет». Я там собирал всякие такие штуки типа конуса счастья — это вибратор на батарейках, который, по слухам, доставлял сумасшедшие ощущения женщинам. Нам даже письма по этому поводу писали, спрашивали, где такой конус купить, причём и мужчины интересовались.

Несмотря на гламурность журнала, люди, которые его делали, были интеллектуалами, начитанными, разносторонне образованными, и им удавалось вкладывать в эту очень легкую форму порой довольно глубокие смыслы. Причём во всём этом было просто море творчества! И в самом журнале, и в нашем рабочем процессе, и вообще во всём, что тогда происходило.

Например, у нас аврал, мы работаем в ночь, я засыпаю в 4 утра на диванчике, а в 6 утра просыпаюсь с орденом «За освоение космоса», который мне наш литературный редактор, Дима Иваненко, прикрепил, пока я спал. Даже представить не могу, где он их брал (смеётся). Это было очень классно!

У нас получилось создать журнал, на страницы которого мечтали попасть все. Всё совпало: и Диана Сафарова, которая была главным движком всего этого, и Коля Пудовик со своей харизмой, и мы, команда дизайнеров и журналистов, которые тоже очень старались. Сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, что, конечно, во всём этом была доля наивности. Но мы делали то, что хотели и считали классным, за что нам порой доставалось от конкурентов и коллег по дизайнерскому цеху.

Однажды к нам с Вовой обратилась компания «Сувар» с предложением сделать журнал, похожий на Esquire. По заданию Вовы я в буквальном смысле измерил линейкой весь этот Esquire и ощутил руками, что такое хороший макет и как нужно работать. В итоге у нас получился журнал под названием «Версус».

Этот журнал мы делали совместно со студией Free Design, арт-директором которой был Илья Овсянников, широко известный как Овсич.

Именно он научил меня правильной цветокоррекции. Когда он готовил журнал в печать, я сидел рядом с ним и наблюдал за каждым его движением, параллельно он всё мне объяснял. Постижение мастерства через ремесло. Мне очень повезло со всеми этими добрыми и умными людьми!

Мне Илюха тогда так вправил мозги, что я, когда уже работал в «Афише» в Москве, на равных мог разговаривать с отделом пре-пресса, где работали суперкрутые профессионалы. Однажды меня не утроили цветопробы материала, я обратился к препррессерам, а они ответили, что большего тут сделать не получится. Тогда я сел за их компьютер и продемонстрировал подход, которому меня научил Овсич. И крутые московские профессионалы были впечатлены!

После того, как «Светский» продали, Коля Пудовик пригласил меня работать в рекламную компанию «Инфинити». Там у нас там сформировалась просто какая-то дримтим. Мы вошли в потрясающе продуктивный рабочий ритм и всё время говорили о дизайне. Если студия Лебедева выпускает, скажем, новый проект, мы обязательно собираемся это обсуждать, почему это хорошо, почему плохо, как можно сделать по-другому. К сожалению, руководство компании не разглядело потенциал в нашей команде и в итоге я оттуда уволился. А потенциал был, безусловно, велик! Например, там с нами работал Артур Мирошниченко, мой очень близкий друг, так он сейчас креативный директор одного из крупнейших мировых рекламных агентств — BBDO.

— Знаю тоже его, да, мы в этом январе в фильме снимались для Outpac, он был режиссёром, вроде.

Да, он мне этот фильм показывал. Так вот, когда стало понятно, что пора расставаться с «Инфинити», я написал письмо Ильдару Ахтямову в компанию Лориен. На тот момент это была самая сильная дизайн-студия в городе и главная кузница кадров. Ильдар мне ответил: «У вас прекрасное портфолио, давайте встретимся». На встрече он предложил мне отличные условия и мы начали работать над проектом «Универсиада 2013». Работать в Лориене было одно удовольствие! Там никто не обращался друг к другу просто по имени — Андрей или Ильдар — всегда звучало: Динарусечка, Ильдарик, Андрюшенька. Да и вообще среда была очень демократичная.

Спустя какое-то время в моей жизни начался эмоционально очень тяжелый период. Я не понимал, что делать, мне казалось, что нет никакого развития, никаких перспектив. В Лориене мне стало тоскливо, и даже Ильдар начинал косо на меня посматривать.

Это был 2012-й год, я решил, что в Казани на данный момент меня ничего особенно не держит, и купил билет в Москву. Меня встречает на Казанском вокзале друг и спрашивает:

А он замечает: «Вот посмотри вокруг, я уверен, что тут ещё штук 50 дизайнеров приехало в Москву вместе с тобой». Остановился я у друзей, которые поставили мне раскладушку на кухне. На этой раскладушке я провел где-то неделю. На кухонный подоконник я поставил свой iMac и начал искать работу, отсылая в день примерно полсотни писем.

Вообще, цель у меня была поступить в Британскую школу дизайна. Я думал, что в Москве абсолютно все крутые, а мы тут все не дотягиваем до их уровня, и мне обязательно надо учиться в Москве.

— А оказалось?

Оказалось… на вступительных испытаниях, когда я показал своё портфолио Диме Карпову (куратор учебных программ Британской высшей школы дизайна), он мне сказал: «Чувак, а ты уверен, что с таким портфолио тебе нужно ещё чему-то учиться? Может, тебе уже пора искать работу?»

И тут работа находит меня сама. Мне звонит человек и говорит: «Здравствуйте, Андрей, меня зовут Антон, я директор строительной фирмы. Мне нужен буклет, вы готовы взяться за этот заказ?». Я согласился. Антон приглашает меня в офис на Цветном бульваре, я делаю ему буклет и разрабатываю фирменный стиль. За эту работу я получаю столько, сколько в Казани мне бы точно не заплатили. Это были те времена, когда в Москве денег было, как в Техасе нефти: палку воткнул — и вот тебе нефть рекой.

В какой-то момент мне захотелось профессионального общения, какого-то роста, и я решил, что нужно завязывать с фрилансом.

Сначала я офигел: ну как же так, я ведь только кофе собирался приносить! Я даже начал отказываться, настолько это казалось неожиданным, но директор ателье «Афиши» и мой будущий начальник Наташа Стулова сказала: «Соглашайся, Андрей, не пожалеешь!» И итоге я согласился и действительно не пожалел!

Поначалу работать в «Афише» было дико тяжело, потому что издательский дом — это сложнейшая технологическая среда, а дизайн здесь — это не картинка, а технологический процесс, и на первых порах я абсолютно не понимал, как этот процесс устроен. На мня даже жаловались некоторые мои коллеги, писали руководству о моей некомпетентности. А я продолжал работать и всё больше и больше понимал, что и как устроено. Переломный момент наступил, когда я осознал, что за очередной жалобой не стоит никаких моих промахов, это жалоба составлена просто по привычке. Впервые я отреагировал, указав, что в жалобе на меня нет ничего объективного (в копию поставил всех своих начальников). И с этого момента моя жизнь в «Афише» наладилась! Началась увлекательная работа.

Мы делали интереснейшие проекты. Например, я разрабатывал музейную карту Москвы. Стояла задача создать такую карту, которая была бы складной (в сложенном виде имела небольшой формат, чтобы её удобно было носить с собой), недорогой в производстве, и при этом каждый музей мог бы оставлять на ней какую-то отметку о посещении. Мы долго бились над решением этой задачи, было множество вариантов, но ни один из них нас не устраивал. И тогда я придумал сделать карту, в которой у каждого музея был бы свой сектор, напоминающий трамвайный билетик, и каждое посещение этого музея отмечалось бы прокалыванием этого сектора простым дыроколом.

Ещё один проект, важный в масштабах страны, который мы делали совместно с Фондом Потанина, — это был музейный гид.

В какой-то момент мне показалось, что дизайн для меня — это пройденный этап, и я решил попробовать себя на ниве современного искусства. Я ушёл из «Афиши», причём ушёл в никуда (было обманчивое ощущение, что сейчас можно будет делать всё что угодно).

Примерно в то же время в Москву переехал мой казанский друг Серёга Куликов, который давно увлекается постмодернистскими текстами и вообще современной культурой. С ним мы стали посещать разные художественные мероприятия, лектории и всякое такое прочее. Он поступил учиться в Свободные мастерские при Московском музее современного искусства, я часто ходил на лекции вместе с ним. Мы принимали участие в коллективных выставках, придумывали какие-то проекты. Правда, это не приносило совершенно никаких денег, и я целый год фактически жил за счёт друзей (смеётся).

В эту пору мы с Серёгой придумали проект, который должен был называться ЮРА. Ты, наверное, знаешь, в Англии была такая организация YBA — Young British Artists, которую, учась в университете, организовал Дэмьен Херст, самый высокооплачиваемый из ныне живущих художников.

— А ЮРА — это юные российские…

— Точно! Креатив восьмидесятого левела (смеётся).

Год после «Афиши» был годом игры в художественную богему. Это было интересно, классно, здорово и вообще, но постепенно пришло понимание необходимости возвращаться в дизайн. И я снова начал активно искать работу.

Тогда меня пригласили в издательство «Эксмо». Там было интересно с точки зрения анализа процессов работы издательского бизнеса в российском масштабе. Но в «Эксмо» я задержался ненадолго, можно сказать, по административным причинам. Я часто опаздывал на работу (жил в центре, а ехать нужно было далеко), за что меня штрафовали. Такая организация труда кажется мне не вполне логичной в современном мире, лично мне она точно не подходит.

Следующим витком в моей творческой биографии стала работа на частную компанию , которую создали амбициозные ребята из Краснодара, живущие в Мюнхене. Работа была удалённая, и в какой-то момент я подумал: а что, собственно, я делаю в пыльной и душной Москве?

— В каком году?

Это был, насколько я помню, 2016-ый год. Казань для меня прекраснейший город. Я искренне считаю, что здесь живут самые красивые люди — это факт. Здесь особая среда — этакий мультикультурный замес — и это мне всегда нравилось. Мне нравится ходить пешком от дома на Маяковского до студии на Щапова, в Москве так точно не получится.

— Я тоже однажды посчитала, сколько дней в год отнимает дорога в Москве — это было одной из причин переехать в Казань.

Сейчас мне кажется, что Казани не хватает каких-то художественных институций, своеобразных лабораторий, где происходила бы постоянная смена людей, где каждый мог бы проявить себя, реализовать собственные амбиции, создать свой уникальный проект.

Вообще о Казани с точки зрения графического дизайнера мне много чего есть сказать (это ещё часа на полтора разговора как минимум). Даже не знаю, с чего начать. Вот, например, в центре Казани, на Площади Свободы, есть знаменитый дом, в народе известный как «Миру — мир». Сталинка, очень красивая, жители города (да и приезжие) считают её классной. Дом, если не ошибаюсь, был построен в 1952-м году, а во времена Холодной войны на его фасад водрузили надпись «Миру — мир», которую убрали, насколько я знаю, в 70-е годы. И вот, в году так 2004-м надпись вернули. И эта надпись сегодня просто графический кошмар! Буквы все пляшут, строка разрывается дефисом, общий характер шрифта какой-то совершенно непонятный. Присмотритесь к этой надписи и вы поймете, о чём я говорю. С точки зрения графического дизайна, надпись выполнена крайне непрофессионально, при всем при этом она постоянно мелькает в СМИ как одно из уникальных архитектурных решений города, его достопримечательность.

И если мы воспринимаем эту надпись с такой точки зрения, то у нас получается какой-то кривой мир…

— А ты публично когда-то говорил об этом?

До этого момента нет. Вот сегодня мы и скажем.

Сейчас совместно с театральной площадкой MON мы обсуждаем проект создания некой дизайн-лаборатории, которая займётся исследованием истории казанской визуальности, анализом её настоящего и прогнозированием будущего. Казань исторически была одним из центров графического дизайна в России, у нас есть свои типографии, свои издательства и масса талантливейших дизайнеров.

Получается, что дизайнеры в России, зачастую начинают как бы с чистого листа, хотя, как по мне, это в корне неправильно. Для начала нужно проанализировать, понять, впитать опыт прошлых поколений, осознать, где мы находимся сейчас, а уже потом двигаться дальше. Дизайн — это всегда непрерывный процесс.

Только вот в данном случае подобные категории совсем не срабатывают. Потому что дизайн — это в первую очередь системная работа, это не про «нравится» или «не нравится».

Вообще, всегда надо понимать, куда именно мы идём, видеть какую-то осмысленную цель, а не действовать по наитию.

— А какая это цель?

Мне кажется, мы должны стремиться к успешному экспорту наших культурных достижений. С одной стороны, это может принести значительный доход. Например, экспорт музыкальной продукции Великобритании, приносит 3,5 млрд долларов в год. И это очень значительная цифра! С другой стороны, в современных условиях невозможно закрыться от мира. Наоборот, нужно становиться понятнее другим культурам, доступнее, без этого в эпоху глобализации выжить просто невозможно.

Вообще, мне кажется, сейчас невероятно интересное время — время глобальных трансформаций, предполагающее абсолютное творчество, что просто здорово, поскольку каждый может найти что-то лично для себя, вписаться во все эти процессы и получить не только удовольствие от самореализации, но и массу других дивидендов.