— Я родился в Казани, в Московском районе, вырос там. Рядом были заводы «Тасма», Пороховой завод, «Оргсинтез», которые ночью всё время освещали фантастическими огнями. Мы жили на 12-м этаже, по ночам был всегда такой сиреневый туман и запах металлический.

Мы жили на Кулахметова — это прямо граница Кировского и Московского района. Сейчас там находится мечеть Ярдэм. До этого там было очень много старых домов, и мне жаль, что сейчас этот сектор исчез. Это были остатки Ягодной слободы, мы часто проходили там по пути в школу. Это было какое-то, я не знаю, ну как декорации к Борису Годунову какие-то. Это были старые-старые избы. Там колодец на улице, колонка на улице, и я помню, что, когда у нас летом отключали воду, мы шли и набирали воду с этих колодцев, вот с этих колонок. Это было такое интересное время, мы это всё таскали вёдрами.

Вековые берёзы, дубы стояли там. И в мае вся улица оглашалась соловьиными трелями. Это было настолько великолепно. Но потом дома эти все сожгли, там построили стоянки, ещё что-то построили. К сожалению, теперь там уже ничего не осталось. Новые дома построили.

Мой дядя рассказывал, что даже на улице Свердлова (она сейчас Петербургская называется, почти центр) можно было пройти и увидеть, как люди в домино играли. Это был такой интересный район. Сейчас вроде бы там только пара домов осталась аутентичных.

Я, наверное, рос немного нестандартным ребёнком, то есть, я не бегал, не гонял в футбол, у меня никогда не было таких каких-то чисто пацанских вещей. Точно помню, что мне в детстве никогда не бывало скучно, хотя я был единственный ребёнок в семье.

Мне казалось, я всё время существую в каком-то своём внутреннем мире, что-то выдумывал постоянно.

Дома старое радио было настроено на какое-то, я не знаю… Это была не какая-то FM-частота, а радиостанция, где постоянно крутили концерты классической музыки.

Мне всё время хотелось играть на фортепиано, но у нас не было возможности купить ни пианино, ни рояля — не было места, мы жили в очень маленькой квартирке. Родители отдали меня учиться по классу аккордеона. Думали, раз правая клавиатура такая же, как на фортепиано, то это почти одно и то же. Хотя, конечно же, нет. Вот.

Меня завораживали строительные краны. У меня папа работал на стройке всю жизнь. И я иногда ходил с ним на стройку только для того, чтобы смотреть на эти краны. Я из картона делал прям копии точные крана. Вырезал, клеил, делал роботов.

Ещё я очень люблю поезда. Мы с папой часто ходили в парк Урицкого выгуливать собаку. Там, если выйти за пределы, на подходе к Левченко — железная дорога. И моим любимым развлечением было считать, сколько проехало вагонов. Мне было где-то пять лет.

Мы ездили в деревню к бабушке на поезде. Для меня это было большое счастье — стоять на перроне и ждать поезда. Я хотел быть машинистом до тех пор, пока мама не отвела меня в театр.

— А когда она тебя отвела?

Лет в десять, наверное. Я тогда узнал, что такое увертюра и почему оркестр играет, а занавес не открыли. Я подумал, просто забыли нажать кнопку. Мне хотелось пойти и сказать, чтобы они открыли занавес (смеётся). А это, оказывается, просто было вступление.

Первый акт мне не очень понравился, а второй — «Кармен», там была такая зажигательная музыка — вот это вот мне очень понравилось, ну, декорации и прочее. Меня просто поразил этот шик и блеск, сказка, то есть. Я подумал: «Ух ты, как круто, красивая музыка». Потом мы с мамой очень часто ходили в оперный театр и в другие.

Я сейчас вспомнил, сижу в кабинете стоматолога, мне очень больно — мне сверлят зуб. И вот эти машины из 90-х, которые, как дрель, работали с помощью шнура, он трясся все время. И машина очень гудела. Сам этот звук пугал просто, казалось, что она сейчас развалится. Но эта машина должна была лечить мой зуб.

Я вырос в девяностые, лихие девяностые, как их называют. В 94-м году я пошёл в школу. Я учился в Татарско-русской школе-гимназии, — так она называлась, такой микс. При ней были музыкальные школы, школа искусств, что-то ещё. Мы должны были заниматься всем. Это было время экспериментов, и каждая школа, как я понимаю, сама составляла свою программу. У нас были какие-то совершенно необычные предметы: турецкий, арабский, немецкий, английский. Я попал в группу арабского. Учился в татарском классе до 9-го класса.

Я скрывал от друзей, что люблю классическую музыку.

Мне казалось, слушать классическую музыку как-то ненормально, и все подумают, что я ботан какой-то. Хотя все знали, что я учусь в музыкальной школе.

Я потом стал параллельно заниматься по классу фортепиано, просто самостоятельно. Все дети шли домой, а я вечером брал ключ на вахте и оставался. Я знал, что мне надо делать уроки, но дома у меня нет инструмента, а здесь я могу играть. Потом, конечно, родители подарили мне небольшой синтезатор, но он не может передать звучание настоящего пианино. Поэтому я как бы продолжал оставаться там после уроков.

Я никогда не участвовал в каких-то конкурсах, не ставил для себя цели стать музыкантом. Просто это было частью меня. И есть до сих пор. Просто, наверное, это был такой способ уйти в себя как бы.

Мы были единственным татарским классом в потоке, и нас очень недолюбливали, потому что мы были паиньками. Точно знаю, что наши мальчишки (нас было только семеро парней и семнадцать девчонок) не принадлежали ни к какой группировке.

Я помню, нам на доске ребята из других классов писали что-то такое оскорбительное, типа «Эй, вы, татары». Но мы почему-то не принимали это на свой счёт. Мы не воспринимали это как попытку обидеть из-за национальности, воспринимали больше как претензию к нашему «А» классу. А как бы чем дальше ты уходишь от буквы «А», тем как-то количество таких приблатнённых пацанчиков растёт. То есть последним у нас там был чуть ли не «Е» класс, по-моему.

Я в школе был таким задротом на самом деле. Ботаном. Всегда ходил в белой рубашке, в костюмчике. Всегда носил все свои учебники с собой. То есть, обычно же как-то делятся между собой, да. А у меня такого не было. Я всегда всё носил с собой. Я любил химию, и всё время на контрольных мне приходила стопка бумаг от одноклассников, и я успевал ещё и их задачи решать. И, наверное, многих всё это раздражало. Особенно ребят из других классов.

Однажды было какое-то соревнование, мы сидели, смотрели на трибунах, и впереди меня сел мальчик. Он специально так сел, чтобы мне закрывать вид. Я его несколько раз попросил, чтобы он немного подвинулся, потому что мне не видно. Он давно меня доставал. И я как-то сорвался и очень сильно его ударил. Один раз только. Я тогда очень испугался своей агрессии. Потом за школой собралась сходка уже решать проблему. Но тогда за меня вступились девчонки.

Это было очень интересно. Хотя и не закончилось ничем. Это было как стояние на реке Угре. Постояли и ушли.

Папа, конечно, хотел, чтобы я был боксёром. Он заставлял меня боксировать дома. Боже мой, для меня это были пытки. Отец у меня достаточно такой вспыльчивый человек, строгий. То есть надо было быть очень внимательным, это как на экзамене, вот. Но я думаю, отец просто хотел реализовать свои амбиции, потому что у него были очень хорошие способности, но как-то не получилось у него построить карьеру в этом плане. И мне кажется, он как-то хотел во мне к этому интерес пробудить.

— Как ты выбирал профессию?

— Ну, вот это уже гораздо сложнее. Я долго не мог понять, куда пойти. Девяностые, самые популярные профессии — экономист и юрист.

А тогда интернета не было.

Меня учительница отвела в музыкальное училище по классу аккордеон, к какому-то преподавателю. Он сказал, у меня нет вообще никаких шансов стать музыкантом. Вообще никаких. Посоветовал заняться чем-нибудь другим. Я до сих пор помню. Это была такая травма для меня. Потому что это вот огромная такая каменная стена перед тобой, за которой человек прячется и не хочет тебе помочь никак. Я, конечно, понимаю, что я сам как-то струсил, спасовал.

Я отказался идти по музыке, потому что понял, что я не суперталантлив.

Ну и родители тоже желали мне хорошего, и посоветовали мне пойти учиться на какого-нибудь бухгалтера. И 10-11-е классы я посвятил репетиторам.

У меня был 80-ти летний профессор из КАИ, который задавал мне совершенно сложные задачи, и я ничего не понимал.

Зато у меня открылся талант к языкам. Литература и так была моим любимым школьным предметом, я много читал, но писал с ошибками. И вот я прихожу к репетитору по русскому языку, она спрашивает: «Скажи, как ты пишешь?» Я говорю: «Я полагаюсь на интуицию». Она такая: «Так. Никакой интуиции нет. Мы будем с тобой учить правила». Но она как-то так всё интересно подавала, всё это было так логично.

Сложная, непонятная грамматика русского языка с миллионами исключений вдруг выстроилась в чёткую, прозрачную, кристально чистую систему. Первый час мы посвящали грамматике, изучению правил, тренировкам, а второй — изложениям и сочинениям. Надо было на скорость писать. Она зачитывала текст, я по стилю мог догадаться кто автор (в 90% случаев угадывал). Я не знаю почему, как-то у меня всё так легко пошло.

Даже та школьная учительница русского, которая нам говорила «вы в слове "мама" делаете четыре ошибки» или «вас всех надо было утопить в унитазе», которая в своё время возненавидела меня из-за того, что я однажды нечаянно ударил её дверью и ушиб ей руку, — переменила свой взгляд. Она оценила мои способности и поменяла своё отношение ко мне. К 11-му классу я стал её любимым учеником.

Но я почему-то уже тогда принял, что надо изучать экономику. Я поступил в КГФИ. Это были худшие годы моей жизни. Дело в том, что я не поступил на бесплатное, дневное, а поступил только на заочное. Ну, заочное — это всё-таки не то. И преподаватели на тебя смотрят как на проходящее лицо, второй сорт.

У нас была совершенно какая-то удивительная преподавательница, которая просто ненавидела своих учеников.

И к тому же стоял вопрос армии. И я единственный ребёнок в семье, родители, конечно же, не хотят меня никуда отпускать. Но у нас нет денег, чтобы там подкупить кого-то.

Я тогда принял радикальное решение. Я говорю: «Мам, у нас в Казани открылся Исламский университет. Там преподают арабский язык. Я хочу изучать арабский. Там бесплатное обучение, и если я туда поступлю на дневное отделение, то меня не заберут в армию».

Родители удивились, такие: «Ты что, собираешься стать муллой?».

На моё решение повлияло то, что ещё в школе я попал в группу арабского языка, и у нас была преподавательница (это было так необычно, она была хиджабе) такая добрая, нежная, ласковая, она была для нас как мама. И просто было так здорово её слушать, так приятно. Я через 16 лет встретил её случайно в Малайзии уже. Это было так круто, как в индийском кино.

Вот, и я учился параллельно и там, и там. Закончил оба университета.

Я выучил арабский, никуда не уезжая, настолько, что мог писать статьи, новости на арабском языке. Сейчас сам удивляюсь себе, думаю, блин, как такое могло быть.

Интрига началась, когда мне в Исламском университете предложили поехать учиться в Малайзию либо в Турцию. Так как у меня было экономическое образование, мне сказали: «А не хочешь себя попробовать в банкинге и финансах?». Тем более в то время это развивалось, модно было направление исламских финансов.

Уехал не один, а вместе с двумя другими ребятами, и только один из нас знал английский. Мы месяц ходили за ним, как слонёнок за матерью ходит и держится за хвост.

Я специально ничего не читал заранее об этой стране, чтобы не создавать никаких ожиданий, ложных представлений. Чтобы потом не было как в фильме «500 дней лета» (там парень себе напридумывал, а потом реальность оказалось другой).

Первое впечатление от Малайзии: густой, плотный, душный, влажный воздух, который обволакивает тебя, как полотенце в барбершопе. Я к этому воздуху недели две привыкал, наверное. Ты постоянно там потеешь, даже когда просто идёшь, не торопишься. Даже ночью. Потому что ночью +25.

Я заразился тропической лихорадкой, температура под сорок и от неё может внутреннее кровотечение случиться. Люди от этого умирают, от этого вируса нет вакцины. Но всё благополучно завершилось. Зато в Малайзии я редко болел, а как только вернулся в Россию, болею без конца.

— Страшно ли было уезжать? Какие ощущения были?

Было ощущение потерянности, беспомощности и стыда. Мне было стыдно, что я не знал английский язык. Потому что у меня были способности к языкам, а английский я как-то не выучил. Ещё было сложно оставлять родителей, я всё-таки один у них, и я уезжал. Неизвестно куда. Мы с мамой очень близки на самом деле. Мама меня всегда поддерживала, понимала. Было сложно оставлять её одну. Мы лучшие друзья, по сути дела, с мамой.

— Где ты жил в Малайзии?

Люди туда едут, потому что тёплая погода, страна вечного лета. Дёшево достаточно, я думаю. К тому же красивая природа, недорогие пляжи, инфраструктура хорошая. У них очень хорошие дороги, платные. Столица довольно хорошо развита, современный город, есть там даунтаун с небоскрёбами. Очень хорошо развит общественный транспорт, кроме автобусов, может быть. А так — на метро легко можно добраться в любую часть. Дешёвые курсы по изучению английского языка, весь Middle East едет туда обучаться. Очень много казахов, прямо очень много. Иногда приходишь в какой-нибудь клуб, а там какой-нибудь российский трек. Казахи под него пляшут (смеётся).

— Скриптонит или масло чёрного тмина!

— Что-нибудь такое, да. Это очень интересно.

— Говоришь, собирался на два года, а остался на шесть. Как так получилось?

— Я думал, да, уезжаю на два года. Формально, я уехал продолжать свою учёбу туда, и кстати, я хорошо учился, это удивительно. У меня были очень хорошие оценки, но я не получал удовольствия. Сам не знаю, я все эти шесть лет… Я не такой человек, которой может похвастаться какими-то достижениями, я человек, который без ветрила, которого кидает из одной стороны в другую.

Дело в том, что там можно было продлевать — и я взял по максимуму. И всё шло хорошо ровно до того момента, когда мне надо было начать писать диссертацию про краудфандинг. Сначала всё шло хорошо, я свои тезисы защитил на отлично, но понял, что взял какую-то неподъёмную работу. Мне не хватало данных, чтобы такую работу сделать… У меня началась депрессия.

Я вообще почему учился хорошо? Потому что просто старался. И мне как-то вся эта тема надоела уже. Исламские финансы и всё прочее. Одно и то же, одно и то же.

Я понял, что я зашёл в тупик. Постепенно начал прислушиваться к себе. Как-то оглянулся назад и понял: Боже мой, столько лет потеряно. Я помню, мама звонила и говорила: «Знаешь, мне так жаль, что я заставляла тебя там куда-то идти. Мне кажется, я отняла у тебя эти годы». А я отвечал: «Да нет, мам, всё нормально. Ничто не прошло даром, где-то что-то пригодилось — и там, и там». Я мог пойти в любое общество и найти тему для разговора. Но в душе я понимал, что надо что-то делать, а куда двигаться — не знал.

Проблемы внутренние начались от желания сделать что-то своё и от прессинга: все твои друзья заканчивают университет, получают диплом, чего-то добились.

Если я от всего этого откажусь, куда я пойду? Мне казалось, я никогда не вернусь в Россию. Что? В Россию? «Крым наш» там... Когда вот эта вся заваруха началась после 14-го года, вообще возвращаться не хотелось. И мне казалось, если я сейчас всё это брошу, у меня будет один только выход, обратно — зима, вечная зима. Ну, думаю, нет. И у меня как-то получилось дотянуть.

Примерно в это же время под конец учёбы я познакомился с ребятами музыкантами. Мы очень сильно подружились и стали играть просто какие-то песни вместе, каверы. Что интересно, они оба были из Бангладеша. Это были бенгальские ребята. Они что-то для меня открыли, что-то я для них открыл. Я человек, воспитанный на классической музыке. А они открыли для меня мир альтернативный музыки, альтернативного рока, и свою народную музыку.

Я съездил в Бангладеш, это был очень крутой опыт. Одно из самых ярких впечатлений в жизни — поездка в Бангладеш. «Что?! Бангладеш? Третий мир!» — обычно такая реакция. Всё это как-то совпало, я очень сильно увлёкся вообще культурой и историей индийского континента, не только Бангладеша, но и Индии, Пакистана. Всё это начал изучать. Видимо произошло какое-то замещение. Надо было заполнить эту пустоту.

— Сублимация.

— Сублимация какая-то пошла, да. И вот они меня пригласили: «Давай приезжай к нам на каникулы, побудешь с нами». Для меня Бангладеш — это мир каких-то страшных контрастов, безумный трафик на дорогах, вкуснейшая еда и очень свободная молодёжь.

Вообще, Бангладеш — это страна, которую построили студенты. Ведь Бангладеш был когда-то частью Пакистана, он назывался восточный Пакистан, и западный Пакистан хотел навязать им свой язык — урду. Дело в том, что Бангладеш территориально очень маленькая страна по сравнению с Пакистаном. Но их население больше. И у них свой собственный язык: бенгальский, бангла.

Им запрещено было преподавать на этом языке, говорить на этом языке. Они начали революцию, началась гражданская война. Они получили независимость, и всё это началось с университета. Я ездил в этот университет Дакка, откуда всё и пошло, первые студенческие выступления.

Свобода, сопряженная с рисками. Для меня университет Дакка — те же ощущения. Это гигантский кампус, всё не очень чисто. Все гоняют на мотобайках, такие ребята горячие. На каждом углу бренчат на гитаре, играет Pink Floyd, такой дух свободы. Они все помешаны на классике рока почему-то. У них очень много своих собственных групп, они играют, на мой взгляд, потрясающую музыку. У них очень классная своя народная музыка есть. Бангладеш для меня — это ещё и такая Индия, просто без туристов, туда редко кто ездит.

Дакка, конечно, не очень приятный город — пыль, грязь, но в этом есть своё безумие, своя прелесть. Ты не увидишь там ни одной покоцанной машины, при этом не увидишь и ни одного светофора. Там все ездят так аккуратно. Это удивительно. Безумный трафик! Как они разъезжаются, это просто загадка для учёных.

Ещё Бангладеш для меня — это очень красивая природа. Когда ты выезжаешь за город и видишь вот эти… там до сих пор есть дома из глины, соломы. Люди до сих пор там живут, как жили тысячу лет назад. Совершенно какие-то заброшенные места, куда не ступала нога туриста, грубо говоря. И огромная любовь к своему языку, к своей культуре.

И я думаю: блин, какой красивый гимн. Это удивительная страна, на самом деле. И это, наверное, одно из самых тёплых воспоминаний.

Когда я вернулся в Казань, я стал иначе смотреть на любых иностранных студентов, потому что я понимаю как это не просто — быть иностранным студентом.

Я бы не сказал, что Малайзия — одна из самых толерантных стран, но всё-таки там к туристам уважительное отношение. К туристам. Другое дело, когда ты студент, и ты сталкиваешься каждый день с ужасной волокитой, бюрократией.

Там бюрократия похуже нашей. Дело в том, что их так воспитывают. У нас как: если у тебя тормозится какое-то дело — люди дают взятку, чтобы это дело двигалось быстрее. А в Малайзии это так не работает. Они привыкли действовать по готовым схемам. К сожалению, это — проблема, все всегда думают о том, что скажут им сверху.

Это доходит до Макдональдса. Например, ты не хочешь в комплекте салат, а хочешь что-то другое. И этот человек просто теряется, продавец, и он идёт к своему менеджеру, чтобы решить вопрос.

Ты не можешь просто получить справку, которую нужно напечатать просто на компьютере (что ты учишься там, например). Они говорят: «Боже мой, у нас нет такой формы», — и всё этот стопорится очень сильно. Жуткая бюрократия.

В Малайзии ещё, я бы сказал, есть стереотипы.

И с тобой надо обязательно познакомиться, потому что это круто — завести дружбу или отношения с человеком европейской внешности.

Очень жуткая полиция там, они постоянно хотят нажиться на туристах. Меня арестовывали несколько раз.

— Расскажи подробнее.

— Дважды меня арестовывали. Первый раз за нож. Я купил себе ножик на базаре. Это такой фруктовый ножик, чтобы чистить манго. Я забыл про него, и он остался у меня в сумке. Как-то нашу машину останавливает полиция, начинается досмотр и вдруг у меня находят ножик, а это — три года тюрьмы, плюс ещё бичевание.

А я ещё никогда в жизни не давал взятки, тем более малайзийским полицейским. Я просто не знаю, как это делать. У моего друга была наличка, большая сумма, и они такие: вот у вас наличка, а вот ножик... Они просто начали причину искать. Еле мы от них отвязались. Дали им достаточно большую сумму, чтобы от нас отстали.

Второй случай связан с работой. Проблема Малайзии — студентам нельзя работать во многих местах, можно подрабатывать ограниченное количество часов, но этого не хватает на жизнь. А у меня уже подходила к концу учёба, очень нужны были деньги. Я думаю, блин, почему бы не поработать в офисе. Я нелегально начал работать в офисе — копирайтером.

Я работал на китайца одного.

Даже в праздники надо было работать. У меня были две коллеги — девушки-малазийки. Мой начальник повышал на них голос, а на меня нет. Может быть, потому что у меня европейская внешность (они всё равно более уважительно относятся).

Видимо, им (девушкам) было не очень приятно, что меня ставят в более высокое положение. И они просто донесли в полицию, что я у них нелегально работаю. И однажды днём к нам в офис пришла полиция и меня арестовали. К счастью, работодатель заплатил за меня выкуп — меня освободили в тот же день.

Я поработал удалённо ещё некоторое время, но потом уволился, потому что требования были слишком завышены, я не мог просто. Я не тот человек, который костьми бы лёг ради денег. Мне важно своё время тоже. И я от них ушёл. Вот такой был интересный опыт.

— Ого, как это произошло?

— Меня просто похитили на улице. Остановилась машина, спросили адрес, как доехать. Затолкали в машину, увезли, сказали не рыпаться

Увезли на какую-то окраину — там есть такие места, похожие на трущобы. Там по вечерам никого не бывает, никто особо не ходит, хоть кричи, хоть не кричи — никто внимания не обратит. Завели в квартиру какую-то, пустая квартира совершенно. Я ещё помню, по лестнице навстречу спускался какой-то человек, они с ним поздоровались. Но я просто боялся что-то сказать в этот момент.

И вот меня завели в квартиру пустую. Связали, обыскали все карманы, вытащили мою банковскую карточку. У них были ножи и они велели сказать им пин-код моей карты. А я его забыл от страха. Потому что я его помню только механически, когда пальцами нажимаешь. Ну, я закрыл глаза и попытался представить, что я нажимаю. Я думаю: «Господи, только бы это был правильный пин-код». Потому что если неправильный, они, наверное, скажут: «Мы тебя просто убьём, нам это ничего не стоит».

Пин-код оказался правильный, слава Богу.

Они были похожи на афганцев или на пакистанцев и говорили на урду. Я чуть-чуть знал урду, прям совсем чуть-чуть. И я пытался по максимуму задействовать то, что я запомнил от своих друзей. Я знаю, что язык очень сильно влияет: когда ты что-то можешь сказать на языке другого человека, на тебя уже иначе смотрят. Не как на любого.

Я так просидел несколько часов с закрытыми глазами. Было очень душно. Меня не били. Я в этот момент просчитывал, что мне делать. Типа: «Окей. Если сейчас меня начнут резать, что мне делать? Биться, драться, сопротивляться? Может быть, чуть-чуть развязать руки».

Я ничего не видел, но пытался по звукам воссоздать картину. Я всё слышал так, как я никогда в жизни не слышал. Я пытался видеть глазами комнату: что происходит, где стоит этот человек, что он делает в этот момент. Временами на меня накатывала паника.

И вот, когда я начал молиться, один из них меня один раз только ударил по голове и сказал, чтобы я замолчал. «Мы тебя не убьём, мы не звери, мы эту черту не перейдём». Он сказал: «Нам нужны только деньги». Вот.

— Чем закончилась эта история?

— Я услышал, что в квартиру несколько раз входили люди. Потом меня повели обратно.

Меня вывели на свет и сняли с лица повязку. Но я специально не смотрел им в глаза, чтобы не запоминать их. Я смотрел в пол. И они сказали, типа: «Спасибо тебе». Причём очень вежливо сказали: «Спасибо тебе большое». Потрепали по плечу и сказали: «Мы уходим. Через полчаса можешь уходить». И я услышал, как они обратились к другим людям. Там ещё сидело три человека со мной в комнате. Им то же самое сказали. Они просто кинули ключ на пол, а у нас руки и ноги связаны. Я первый смог размотать себе руки, помог им. Они все ушли, убежали.

Ты представляешь, я потом выяснил, что полицейский участок был буквально за углом. И полиция мне никак не помогла. А возможно, у них даже какие-то договоренности были... Это было бы, конечно, жутко.

На какое-то время это выбило меня из колеи. Это было так странно, мне хотелось об этом рассказывать. Мне почему-то казалось, что, когда я это рассказываю, мне становится легче. Потом эта история разбежалась по университету и многие сами спрашивали у меня о том, что случилось.

Я был такой немножко безбашеный человек: любил гулять по городу просто везде, в любое время суток, очень любил ходить пешком. И я совершенно не боялся заходить в какие-то глухие места. То есть мне было интересно всё. Мне хотелось посмотреть глянцевую сторону города и обратную сторону города. Вот эти оба контраста мне нравились. Было интересно посмотреть вот этот вот вайб, какие там вибрации в воздухе есть (смеётся).

Ну, видишь, у этого есть цена.

— Когда ты вышел и понял, что тебя не убили, о чём ты подумал?

— Я ничего не понимал. Ночь. Я помню вот эту ночь. Просто темнота и пустота. Я не знал, что делать, куда пойти, что сказать, к кому пойти. Я сразу пошёл к своим друзьям гитаристам. Им первым делом всё рассказал, мы поехали в полицию. Но полиция, конечно, ничего не сделала.

Со временем этот опыт забывается, и знаешь, что самое интересное? Я всё же запомнил одного из них. И этого человека я увидел на улице через год. Но я просто прошёл мимо. У меня ничего не было к этому человеку, никаких чувств. Ну что я могу сказать? Они так живут, и я один ситуацию не изменю, конечно. Ну, я просто с этим смирился и постарался забыть.

Вот это я помню.

— А как тебе пришла идея вернуться в Казань? Вот после этой истории?

— Нет, не после этой. Я ещё долго потом оставался в Малайзии, года два. Уже на птичьих правах я там жил фактически. Знаешь, когда виза заканчивается, уезжаешь в другую страну, а потом возвращаешься снова.

Я снимался в фильмах там, в массовке. Этим зарабатывают все студенты из России, СНГ, Запада, Восточной Европы. Ну, это ничего особенного, на самом деле — просто опыт такой. Ну, интересный по-своему. Мне даже довелось сыграть какую-то эпизодическую роль полицейского в индийском кино (смеётся). Я до сих пор это со смехом вспоминаю, потому что когда увидел это на экране...

— Как фильм называется?

— Ой, его не надо смотреть. Это, знаешь, стереотипное южно-индийское кино, где от удара кулаком человек отлетает на 20 метров. (Смеются).

Да, фильм про супергероя. И это было очень странно — видеть себя на экране, потому что всё время мы снимались в массовках. А здесь почему-то у них не было актёра на роль полицейского и меня просто случайно выбрали, потому что я бегло говорил на английском.

Как-то приезжал Голливуд снимать. Самый интересный опыт работы был именно в голливудских фильмах. Просто посмотреть на то, как они работают, как у них всё отлажено и как они относятся к массовке.

У нас нет ни имён, ни фамилий, нас нет в титрах, может быть, даже на экране мы не появимся никогда. Но нас кормили, у нас была жареная рыба красная, курица, салаты. У нас было место, где мы могли отдохнуть. У каждого из нас был свой менеджер, который говорил, куда и во сколько подойти. То есть такое вот уважение к людям я там увидел. Этот фильм снимал Майкл Манн, человек, который снимал фильм про Мухаммеда Али, ещё что-то, фильм назывался, по-моему, «Кибер» в российском прокате.

Всё налажено, как часы: если тебе сказали, что тебя вызовут вот во столько-то, то тебя во столько и вызовут.

Кстати, я теперь могу сравнить, как снимают кино корейцы, южные и северные индийцы. Что интересно, в Индии в каждом штате есть своя киноиндустрия, и все они работают по-разному. Хуже всех работать с корейцами, потому что они очень меркантильные, максимум из тебя выжимают и нет никакого уважения к человеческому достоинству, смотрят на тебя просто как на биомассу.

В корейском кино съёмки могут начаться не вовремя, тебе говорят, что ты будешь работать 12 часов, на самом деле ты можешь работать 19 часов. Тебе платят копейки, кормят каким-то дошираком, тебе даже сесть негде — просто сидишь на полу.

И вот, в какой-то момент у меня закончилась виза. За шесть лет я в Казань возвращался три раза только. Я очень жалею, что не приезжал чаще, после ситуации с Крымом цены взлетели, было очень дорого в Казань прилетать.

Я жалею, что редко приезжал, потому что я не видел своих родителей, они болели очень сильно, оба моих родителя перенесли рак, но оба вовремя обнаружили и справились без химиотерапии — вовремя сделали операцию.

Так вот, у меня закончилась виза, и я себе сказал: «Так, Айдар, хватит заниматься ерундой, пора найти нормальную работу».

Не планировал далеко ничего, я наслаждался моментом: вот сейчас я живу, это клёво, что завтра будет, я не знаю, и мне это было неинтересно.

Всё это время мне и родители, и друзья говорили: «Надо задумываться о чём-то». А я не могу и не хочу. Мне вот комфортно здесь и сейчас. Но это было клёво, я много путешествовал.

Потом деньги закончились, нужно было искать работу. Я нашёл работу в хорошей компании, зарплата неплохая, но заканчивалась виза, и нужно было вернуться, сделать визу. Я взял минимум вещей с собой, все мои книги и основные вещи — всё там осталось.

Приезжаю такой в Казань и вдруг попадаю в атмосферу совершенно другую: здесь столько событий происходит! Тут «Угол» что-то творит, здесь татарский квартирник, здесь «АРТ-подготовка», в Камала «Алиф» показывают...

И я так соскучился, оказывается, по татарскому языку.

Я встретил свою знакомую, которая собиралась делать спектакль на татарском языке, а она мне говорит: «Слушай, я как раз ищу человека на главную роль в татарском спектакле». Я такой: чего, надо ли... А потом думаю: прикольно, надо попробовать. Я пришёл на читки и понял, как сильно я забыл язык.

И вот мне скоро уезжать уже, а премьера в мае, но я всё равно согласился. Как раз у меня документы задержали до июня вместо мая. В мае мы сыграли премьеру в Камала на Малой сцене.

Почему мне так дорог этот опыт? Я смог обуздать свой страх. Я читал текст на татарском, который я почти забыл, перед публикой, хотя я не актёр.

Для меня было важно, что страх идёт рядом со мной, а я его держу на поводке.

Потом была «АРТ-подготовка», «Мергасовский», ещё озеро Кабан открылось, я понял, что так соскучился по культуре.

Дело в том, что в Малайзии много культурных людей, но нет культуры. В том смысле, что хамства мало очень в Малайзии — ты кого-то плечом толкнул, а этот человек ещё и извиняется перед тобой. На улицах все тоже очень вежливые, но мало фишек культурных, проектов.

Я настолько изголодался по этому и я понял: надо оставаться. Дома мне, конечно, сказали: ты что, с ума сошёл, здесь будешь работать за копейки. Говорили, что это самоубийство, и тем более я дал обещание, на меня уже документы готовят, деньги на меня потратили...

Самое сложное было позвонить и сказать: «Извините я не приеду». На меня очень сильно обиделись, конечно.

Я активно начал подтягивать татарский язык, даже полгода проработал в «Татар-информ», в татарском отделе. Я говорил, но вообще ничего писать не мог, меня сильно ругали в редакции за то, что я пишу с ошибками. Это был неплохой опыт.

Я в детстве говорил на татарском, мы на переменках в школе говорили между собой на татарском, не на русском. Но после школы это отошло на второй план.

В Казани мне единственное сложно — с погодой, но в этом году была зима тёплая и было полегче, в прошлом году зима была холодная и было сложно. У меня обнаружили редкое лёгочное заболевание, но вылечили. Но зима для меня — немножко тяжеловата.

Сейчас я работаю в благотворительном проекте «Мечтай со мной». Проект реализует мечты людей в состоянии здоровья, угрожающем жизни. Мечты обязательно нематериальные: увидеть море, познакомиться с любимым певцом, прокатиться на поезде, встретить своих родных.

Проект делает упор на человеческих мечтах, а не на болезни. Он о том, как важно научиться жить, жить здесь и сейчас, жить своей жизнью, мечтать, получать удовольствие.

Сложность заключается в том, что ты думаешь: ооо, благотворительный проект — это круто. Да, это круто, но ты работаешь с людьми, а с людьми сложно работать. Тут нужно быть чутким и внимательным, потому что человека очень легко обидеть.

Я очень боюсь профдеформации, боюсь, что начну воспринимать это как «написал статью, сдал». То есть, штамповки. Ты каждый раз работаешь с живыми историями, мне надо о них писать. Очень боюсь, что войду в какую-то шаблонность. С одной стороны, это защита, когда через себя не пропускаешь, но с другой стороны — боюсь впасть в цинизм и что это просто станет моей работой (хорошо выполнил — и всё на этом). Это самое сложное, наверное — не потерять живой нерв.

У нас была девочка в проекте, ребёнок-бабочка — она не может никуда ходить, и она хотела просто мыльные пузыри. Я думал, Боже мой, ты тут строишь какие-то амбиции, мечтаешь, а человеку мыльные пузыри доставляют радость. И ты понимаешь, какая тяжелая у неё жизнь. У неё трубка торчит, двигаться она не может. Я в принципе стараюсь радоваться мелочам, но здесь ты учишься ещё и тому, что всё может поменяться в любой момент.

Когда я жил в Малайзии, я обращал внимание на то, как одеваются мои сверстники: ага, здесь вот так, а здесь так. А сейчас я на это не обращаю внимания совершенно, я ищу удовольствие в других вещах.

— Какие места важны для тебя в Казани?

— Мне очень полюбился сейчас сад Эрмитаж. Удивительно, когда я там рядом учился, то вообще там не гулял. А когда вернулся в Казань, заново открыл для себя это место. Я очень полюбил набережную озера Кабан, когда Радмила вела там культурную программу особенно — это было вообще здорово. Сейчас я живу на Дубравной, это фактически окраина город, и там лес, свежий воздух — я очень полюбил это место.

Люблю площадь перед театром Камала, Тукаевскую, центр города.

А я ехал за новым опытом, новыми впечатлениями, а вернулся потому, что я понял: мне здесь хорошо. И я понял, что мне надо быть рядом со своими родными и близкими, с которыми, наверное, за эти годы я как-то немножко потерял связь, и это было нехорошо, надо было восстанавливать связи.

Я так подумал, что свобода, наверное, в этом и заключается — что ты можешь себя отпустить и даже, может быть, отказаться от каких-то амбиций, отказаться от каких-то вещей, которые ты считал дорогими — ради того, чтобы чувствовать себя хорошо. Там, где тебе хорошо.