Я выросла в такой профессорской семье. У меня в принципе была достаточно гармоничная среда, в которой я жила, мне повезло с семьей и окружением. И у меня никогда не было такого огромного диссонанса с Казанью. Я уже в средней школе достаточно ездила по России: Золотое кольцо, Питер и окрестности, Астрахань, большую часть нашей полосы я видела, мне было с чем сравнивать.

У меня в школе никогда не было мысли, чтобы из Казани куда-то уехать. Хотя ребята, с которыми я училась в параллели, как раз в то время массово начали смотреть на Москву и Санкт-Петербург — это было первое поколение, которое могло сдавать пробный ЕГЭ.

Многие из ребят уезжали не во имя, а вопреки. Они уезжали от чего-то. Вот. У меня не было ничего, от чего нужно уезжать, и поэтому я думала, что будет очень гармонично устраивать тут какие-то штуки.

Когда у моих родителей появилась возможность путешествовать, хотя это было довольно поздно, потому что тогда были финансовые ситуации такие, люди только начинали ездить. И вот в начале 2000-х, когда стали появляться деньги, на которые ты можешь ездить не только в Турцию, мы с мамой начали ездить куда-то там в Европу — она брала меня с собой в какие-то даже там командировки, поездки. Она меня брала, как я это называла, «чемоданы с собой носить».

— Помнишь какие-то самые первые впечатления в поездках?

Первый раз я оказалась за рубежом в 98-ом году, мама взяла меня с собой отдыхать в Хорватию. Хорватия тогда была такой доступной страной, потому что она только восстанавливалась после военного конфликта. Мы поехали накануне дефолта, который случился в 98-ом, нам тогда еще звонили и говорили: «Всё закрывается, ценники переписываются, а вы там сидите».

Первое впечатление было — больше чистоты и света, большие окна, много солнца. Чистые улицы, не так много людей, нет грубости, нет каких-то таких агрессивных разговоров или агрессивного поведения на дорогах. Всё такое спокойное, упорядоченное.

Помню, когда я уже была в старших классах, так же с мамой оказалась а командировке в Турции (она меня брала, потому что я уже говорила на английском хорошо, и она меня брала в качестве переводчика).

У нас такого никогда не было, у нас наоборот, если залезают в автобус, то просто рвутся огромной толпой, а там прямо реально вдоль остановки все стоят и ждут своей очереди. Это было феноменально для меня.

Мне очень повезло со школой. Я училась в 9 английской школе, на квартале, у нас было углубленное изучение английского языка. Было очень много не только языка, но и культуры западно-европейской, такой пласт, который ты всасываешь, пока изучаешь язык. Наверное, поэтому я всегда была таким проевропейского формата человеком.

Мы праздновали Хеллоуин, когда ещё мало кто здесь знал, что это такое: обязательно на занятия по английскому приходили в костюмах. Через школу мы узнали про День Святого Валентина. Меня родители даже до школы отдавали в такие детские центры, а-ля факультативы дошкольного обучения, где мне тоже повезло с учительницей, которая передавала язык именно через культуру.

Я помню, что в старшей школе вещью, которая произвела на меня впечатление, была история Средневековья. Мы тогда люто увлекались такими средневековыми поп-культурными вещами, как «Властелин колец», всякие потом пошли песни, а-ля английские менестрели, такие вот проекты. Я помню, что мы по этим песням язык даже изучали, потому что там много незнакомых слов, ну с такими отсылками на Средневековье.

Мы с друзьями очень увлекались научной фантастикой, которая тоже приходит как часть такой западной культуры.

В конце где-то 10 класса у меня с мамой случился большой разговор по поводу того, куда я дальше хочу. Тогда мне не приходилось выбирать, какие предметы сдавать на ЕГЭ, как это сейчас происходит у ребят чуть ли не в конце 9-го класса. Но нужно было определяться плюс-минус, в какой вуз поступать. Мне нравилось, что делает моя мама, что она говорит. Она доктор наук, очень давно работает в вузе. Сейчас она директор экономфака в Казанском федеральном университете. Когда я училась, она ещё работала в КАИ и была заведующей на кафедре маркетинга там. Наверное, это во многом меня определило.

У нас дома начали появляться тогда первые издания Котлера, классиков маркетинга. Мне казалось, это интересно, и я решила пойти по известному мне пути, поступила на направление, которое тогда открыла мама и стать маркетологом, понять, что это такое и как оно вообще работает. Это была для России история довольно-таки новая. Тогда у нас процветала концепция печального российского сервиса.

Наверное, это часть моего темперамента: мне всегда было интересно то, что никто ещё не делал. Вот. У меня это никогда страха не вызывало. Если честно, на тот момент у меня не было вообще никакого понимания, куда я пойду работать , как я буду устраиваться на работу.

Параллельно я поступила — в КАИ была такая возможность — учиться на втором высшем образовании «Переводчик в сфере профессиональной коммуникации». И так как я не хотела бросать учить язык, то я поступила туда, там был очень хороший языковой центр. Я знала, что в крайнем случае у меня будет кусок хлеба и я смогу переводами зарабатывать, потому что у меня уже были первые заработки. Ну, всегда хотелось в студенчестве купить телефон или новый айпад. Поэтому кому-то я там статьи писала или рефераты, переводила какие-то штуки. Иногда нужно было, там, приезжает делегация, и нужно их встретить с переводом, со всем, потому что тогда людей с английским языком с хорошим было немного — поэтому вот как-то гармонично интегрировалась. У меня тогда ещё машина была, поэтому можно было такой интеллектуальный эскорт осуществлять. Так что заработок переводчика был хотя бы гарантированным.

— А во сколько ты водительские права получила?

— Я получала тогда ещё в университете, в КАИ была школа вождения своя, и вот вечером, вечерние занятия там были, тогда ещё нужно было учиться только 3 месяца. Получается, мне исполнилось 18 лет и я сразу тогда пошла и в конце первого курса получила права.

Ты всегда оказываешься как будто в тени своего родителя. Особенно когда это какой-то успешный человек и всегда над тобой довлеет комментарий в стиле «на детях гениев природа отдыхает», то есть как только у тебя что-то не получается, это всегда «ну ничего, зато у тебя мама вон, всё нормально».

Были иногда какие-то комментарии от однокурсников или какие-то косые взгляды, но я очень спокойно к этому относилась, у меня всегда была такая позиция: «Ну да, мне повезло. То есть да, моя мама работает в вузе, я учусь на программе, которую она возглавляет. Но вы хотите сказать, что я этого не достойна? Ну вот мои преподаватели, которые обо мне определенного мнения, вот мой интеллект, вот мои знания, мой язык, вот попробуйте что-то этому противопоставить».

Я не могу сказать, что это меня это как-то там надломило или ещё что-то. Потому что мои друзья, которые были у меня в студенчестве, это были люди, которым, ну, было безразлично, кто моя мама, и они никогда не были теми, кто пользовался или пытался пользоваться этим.

— Вы говорили об этих сложностях с мамой?

— Мы обсуждали. Я не то чтобы приходила к ней жаловаться, но просто рассказывала о каких-то там моментах, уверена, что тогда были болезненные какие-то ситуации. Мама транслировала, прежде всего, такое мнение: «Делай то, что считаешь нужным». Поэтому, я говорю, мне повезло с родителями и повезло выстроить с ними достаточно такие хорошие отношения партнёрские.

В середине 2010-х годов начались первые проекты Министерства образования по интеграции российского образования в такую большую международную систему, когда наше образование становилось максимально открытым. Все шли к Болонской системе, стали появляться гранты на международные проекты.

И вот я и ещё одна девочка прошли отбор по уровню языка и академической успеваемости. Я поехала на семестр в Финляндию. Это, по-моему, было у меня на 2-ом или 3-ем курсе, точно не помню.

Это было довольно странно, но это очень крутой опыт был.

— Многие ли хотели на эту программу попасть?

На самом деле тогда нет. Потому что было 2 момента. Удивительно, ведь это всё было на самом деле не так давно, 2006 год – это, по сути, 14 лет назад. Но тогда не было ни «Booking», ни «Airbnb», такого обширного онлайн-сервиса, где ты можешь, не знаю, там, на «Aviasales» легко купить билет. И поэтому было очень много этапов, на которые перетекало вот это вот, ну, некое сопротивление, что ли, некое опасение по поводу безопасности вообще происходящего.

Родителям отправлять детей было как будто бы сложно, то есть вообще концепция зарубежного образования воспринималась как что-то запредельно дорогое, доступное единицам — тем, кто чуть ли не с гувернёрами отправляет детей учиться в Лондон. Но никак не чтобы на семестр уехать.

Потом я вернулась в Казань из Финляндии. Помню момент, когда мы сдавали какие-то переводы, (мы обязательно должны были их сдавать по своей специальности) — это было для меня первым соприкосновением с огромным потенциалом именно американского мира маркетологов и доступа вот к этому пласту информации. И тогда вот я начала понимать, что, к сожалению, то, как ведутся занятия у нас, и то, как какие-то походы есть у нас, они не соответствуют тому, чему живет сейчас весь мир.

Америку я выбрала, потому что понимала, что маркетинг — это то, что пришло к нам из США, и что, если уж идти на какую-то программу, связанную с маркетингом, то туда.

Я понимала, что я не могу претендовать на какую-то Лигу Плюща или ещё что-то. Потому что это запредельные деньги. Вуз я выбирала, честно скажу, просто из того, что моя семья могла позволить себе. Я подавала в несколько университетов, от трёх я получила ответ. И вот в итоге как-то у меня всё сошлось с одним университетом. Ну и потом мне пришло письмо от них, что всё ок.

— Что ты испытала в этот момент?

— Ну, это было «вау». Это было, конечно, как облить из ведра холодной водой, потому что это вдруг стало реально и стало понятно, что всё, я еду. На полтора года жить в другую страну, на другую вообще часть планеты.

Это был 2009-ый год. Это было очень страшно. Очень дико. Ты едешь абсолютно одна, непонятно куда и вообще непонятно во что. Там был цирк с тем, чтобы сделать ещё медицинские документы, потому что американские университеты требуют справки о твоих прививках. Это было всё довольно сложно, у меня занял где-то полгода вот весь этот процесс.

И как бы тебя ни поддерживали родители, там, друзья, это реально сложно. Особенно когда ты ещё в таком довольно нежном возрасте уезжаешь. Сколько мне было... 21 год. Примерно столько. Вот. Я приехала туда как раз накануне Нового года, одна, в эту общагу.

Я в группе на фейсбуке заранее познакомилась с русской девочкой, которая училась в этом университете, в который я поступила, она закончила его. Девочка была из Казани, училась в моей школе, на 2 года старше меня. Это был просто космос какой-то. И она с её женихом встретили меня в аэропорту, привезли меня в общежитие. Мы начали общаться, дружить, общаемся до сих пор.

Я никогда не жила до этого одна. И тут ты начинаешь разбираться с документами, что у тебя есть там, какие-то их местные регистрации. Постановки на учет свои. Куча административных вопросов, которые нужно решать, начиная от ключей в общежитии до каких-то там «как выбирать правильно курсы, на которых ты будешь учиться», как ничего не потерять, как вовремя оплачивать. Ну, в общем, безумие.

Я реально научилась готовить в Америке. Однажды я простудилась и я поняла, что мне нужно как будто бы приготовить себе бульончика, чтобы подлечиться. Я нашла рецепт, взяла пятилитровую кастрюлю, потому что я готовила по рецепту, а там было на семью. Ела, наверное, вся общага потом. Ну а куда деваться, надо адаптироваться.

Я жила в небольшом городе в Новой Англии, очень спокойном, немножко пенсионерском таком штате, где в основном белое население, которое с высшим образованием и говорит на очень хорошем и правильном английском, как в наших учебниках было. Там до сих пор не закрывают двери, например. Это очень сильно удивляло. Это не Нью-Йорк, в котором тебя сносит от обилия акцентов. Поэтому адаптация у меня прошла достаточно нормально.

Я купила там подержанную машину — там сильно развит рынок подержанных машин. Ты можешь купить реально просто за копейки, студент, за 500-1000 $, на ней ездить, и потом её продать. Я себе купила недорогую машину, год получается я на ней ездила и потом продала в то же место, в котором купила. И за все то время я ни разу не заезжала на мойку. Хотя там 4 времени года тоже.

Там у водителей нет никакой агрессии, тем более в таком спокойном регионе, все максимально спокойно ездят. Мне очень нравились там дороги, эти огромные трассы, системы экзитов, система дорожного движения, которая немножко по-другому устроена. Очень много кайфовых и для жизни просто комфортных штук там. Это, конечно, поражало воображение, потому что ты думаешь «ну как так».

Но когда ты учишься с большим количеством международных студентов, которые спокойно косячат, и на это все очень спокойно реагируют, ну, тебе уже становится ок. Все преподаватели максимально толерантно и терпеливо относились к тому, что ты можешь с ошибками говорить. Более того, мне очень понравилась их философия, они нам говорили: «Вы приехали учиться не на лингвистов, поэтому то, что вы делаете ошибки, когда пишете, это не страшно. Важно, чтобы вы не делали ошибки в вещах, касающихся вашей профессии». Это позволяло концентрироваться на нужном.

— Что самое ценное дал тебе этот опыт в Америке?

— Самое основное, что появилось, у меня проросла, давай назовём это самостоятельность. Это самостоятельность мышления и самостоятельность в принятии решений. Магистерский уровень, он построен на том, что у тебя огромное количество времени уходит на то, чтобы что-то делать самостоятельно. Тебе постоянно даются огромные пласты информации, которые нужно обработать, прочитать, самостоятельно изучить, чтобы подготовиться к следующему занятию.

В России система образования в те годы была построена на трансляции знаний. А в Америке — это про добычу знания, про то, что у тебя должно сформироваться своё собственное мнение. И это прям огромная разница.

Ну и вообще в целом ты не можешь за свои решения ответственность на кого-то переложить, куда ходить, что делать и самое главное, тебе помощи не у кого попросить и негде. Там ты просто одна. Всё.

Когда я ездила погулять в Нью-Йорк и видела вот эти вот шикарные большие города американские, это было очень кайфово. Но почему-то никогда не было желания именно там остаться. Это было во многом сопряжено тем, что у меня тогда сформировались определенные амбиции, и я понимала, что пока я не могу остаться там работать, наверное, на том уровне, на котором мне хотелось бы. Но, возможно, у меня ещё синдром самозванца сработал.

Зато я знала, что я вернусь и у меня здесь будет гораздо больше возможностей, здесь я буду девочка с американским образованием — и это будет «вау».

Многие мои знакомые говорили: «Аида, ну ты что, в Америке, в Нью-Йорке можешь, там...да какая разница! Хоть и официанткой, зато каждое утро будешь мимо Central Park'а ходить!»

А я понимала, что мне этого — недостаточно. Я не смогу себя так сломать. Даже ради того, чтобы каждое утро мимо Эмпайр-стейт-билдинга проходить. Не смогу .

У меня в принципе семья такая была, что сложности от меня никогда не скрывали и я знала: за каждым таким вот сериалом в стиле Друзей и вот этой вот картинкой того, как кайфово жить в Нью-Йорке, есть всегда реальность, которая заключается в том, что ты не живёшь на Манхэттене, ты живешь где-нибудь чёрт знает где.

Мой отчим 12 лет жил в Америке, и он очень хорошо всю эту систему знает. И, с одной стороны, он, конечно, хотел бы, чтобы я осталась, наверное. С другой стороны, я от него слышала много историй о тех сложностях, которые там тебя ждут. И у меня не было иллюзий о том, что я останусь, например, там, жить в Нью-Йорке, буду как в сериале «Как я встретил вашу маму». Я понимала, за этим стоит гораздо больше.

И вот я для себя поняла, что буду возвращаться: у меня был прям такой донкихотовский идеализм, что я вернусь и я буду одним из тех, кто на передовую будет менять систему, чтобы вот эту всю идею про формирование критического мышления, про самостоятельность, про всё уже интегрировать здесь. Тем более вот только-только начинался переход на бакалавриат и магистратуру, и это означало, что, ну, я могу быть амбассадором этой системы, я уже знаю, как это работает, как эта система устроена за рубежом, значит, я смогу реально какие-то изменения внести.

Ну ещё был один фактор — мне сделали предложение в Казани, я должна была выходить замуж. И это уже сыграло такую финальную роль.

— Ты приехала и сразу же смогла реализовать свою идею революции в образовательной системе? Или как это происходило?

— Очень классный вопрос, на самом деле, потому что, если вот так глубоко отвечать, это история, которая продолжается, по сути, до сих пор…

Это не происходит так, что сейчас хорошие люди соберутся, все сломают и построят что-нибудь такое классное, это так не работает.

Ну, я начала преподавать, потому что я училась в аспирантуре, и какие-то штуки просто сначала пробовала в преподавании. Когда я пришла, я начинала выстраивать коммуникацию с аудиторией, тогда это в принципе было не принято, когда ты задаёшь какие-то вопросы. Ты не за трибуной стоишь, а ты, там, ходишь между рядами, не знаю, с ними общаешься. Потом мне очень понравилось, я это взяла из своих занятий в Америке, когда преподаватель на первом занятии сначала знакомится с аудиторией: «Ребята, расскажите, как вы вообще решили здесь учиться, на каких вы, это, учитесь, трали-вали». Я стала их спрашивать, и оказалось, что для студентов это такой огромный шок: «С нами идут на контакт».

Вообще, преподавание это такой наркотик, потому что когда ты работаешь со студентами (любого возраста), ты видишь эти горящие глаза, и ты прямо подсаживаешься на ощущение, что ты тот человек, который их воодушевляет. Из этого уходить, конечно, очень сложно. Очень многим очень сложно .

— А ты ушла?

Нет, я ещё веду занятия, но у меня, как правило, не очень много курсов, потому что после того как я защитила кандидатскую уже, я очень много стала работать на разных проектах, организационной какой-то деятельностью заниматься. Мне это стало очень нравиться. Внутри университета.

Я понимала, что внутри одного курса невозможно изменить систему, я могу со студентам какие-то кайфовые вещи делать, но если я хочу транслировать полученные за рубежом знания, я должна делать это там, где я могу влиять на принятие решений каких-то. Вот, и постепенно я стала работать над какими-то программами, предлагать варианты того, чтобы менять учебный план и научиться обходить те жесткие правила, которые есть.

И вот нужно было научиться как-то внутри этого всё равно создавать возможности, чтобы ребята ездили. Это сложно, но это возможно. Это вот то, чем я занималась. То есть когда вы создаете партнерские какие-то взаимоотношения с зарубежными университетами, приглашаете этих преподавателей сюда, организовываете это всё, чтобы у наших ребят была возможность подаваться на гранты, ездить за рубеж. Нужно было убеждать их в том, что это им обязательно надо, потому что не все до сих пор морально к этому готовы.

Потом, я когда уже пришла работать в федеральный университет, мы там сделали такую штуку: разделили полностью образовательные уровни и сделали как бы отдельные деканаты для каждого направления, уровня обучения. Раньше программы всегда сидели на кафедрах, и то есть ты учишься на кафедре, свой круг общения и всё. А мы тогда вытащили эти программы с кафедр, отдали их классным людям. И это позволило новую кровь такую пустить, изменить немножко систему.

Мы были за максимальную открытость между администрацией и студентами, за создание такой системы, в которой максимально студенты могут любые свои вопросы на подлёте решить, используя, там, не знаю, электронные системы, облачные данные и ещё что-то. Ну максимально облегчить жить.

Три года я вот руководила этим центром магистратуры, и мы там сделали одну программу, которая стала вестись на магистратуре полностью на английском языке.

Очень кайфово, когда в июне проходит вот этот период защиты дипломов и у тебя начинается: приходят ребята, говорят «спасибо». И ты понимаешь, что ты весь этот вот год работаешь ради того, чтобы люди реально, искренне тебя благодарили.

Они реально становились просто как родные. Как такие младшие братья и сестры, которые тебя воспринимают как друга, наставника. И вот у меня прямо самые тёплые ощущения связаны с этими ребятами. Было очень много историй, тёплых, когда на магистратуре, там ребята же уже постарше, беременные девочки на последних месяцах, например, и за них там уже начинают ходить их мужья, там чем-нибудь им помогаешь. Они: «Ну вот её положили на сохранение, а у неё защита диплома, что нам делать?» Вот это вот все. Ну и ты как-то там начинаешь им помогать, договариваться как-то, типа, давайте мы по документам оформим вот так, а она реально придёт в другое время, придумаем ей задание, по-человечески надо ведь помогать людям, куда деваться-то.

Настал момент, это было 2 года назад, наверное. У меня переломный момент случился, когда я развелась — это, наверное, был такой первый большой шаг, я серьёзно задумалась над тем, а чё ж дальше-то делать. И я стала искать какие-то возможности/варианты, очередной проект, чтобы ну вот, что-то новое в свою жизнь привнести. И тут мне приятельница, Таня Яковлева, говорит: мы хотим делать новый проект Сияй, присоединяйся, посмотрим, как у нас сойдётся энергия. И это моментально просто захватило, всё сошлось, до сих всё вот так вот и работает.

— Что можешь сказать о клиентах казанских?

Вот из того, что я вижу — что у людей есть очень высокая готовность входить в тему маркетинга, но не всегда есть финансовые возможности для этого. Люди только-только начинают понимать, что между словами «маркетинг» и «стратегия» можно поставить такой большой знак равно. Потому что маркетинг — это не только про рекламу, да, про настройки какой-то воронки продаж, но и мышление: как работает компания, как свои бизнес операции строит. И для многих пока это очень сложный переходный момент, признать, что всё ведет к тому, что тебе самому как создателю бизнеса в голове шестерёнки поменять. Пока готовности нет для этого. Приходится объяснять, что это не всегда начинается с «давайте просто забабахаем рекламу, к нам люди придут». И ещё у многих, конечно, вот это: «Конкурентов у нас нет, у нас уникальный товар».

Это тяжело бывает иногда. Помню ясно один момент, он меня поразил. В Штатах принято придерживать дверь. Неважно, мальчик там или девочка, ты просто выходишь, видишь, что за тобой кто-то идет, дожидаешься, пока человек подойдет, чтобы его дверь, не дай Бог, не ударила. В первое время, когда я вернулась, меня часто било дверями (смеется). Потому что у нас, к сожалению, по-другому. Я вижу, как сейчас это меняется. Потому что люди смотрят больше хорошего телевидения, наверное. Больше путешествуют сами. Хочется жить в более приятном, комфортном мире. Постепенно адаптируется эта история.

— Поменяла ли жизнь в других странах твоё отношение к Казани? Если да, то как?

У меня прямо сильно поменялось отношение. Раньше я достаточно ровно относилась, ну город и город. Потом я поездила по России и поняла какие-то вещи в сравнении. Потом, когда в Казань начали приходить большие спортивные мероприятия, стали меняться дороги.

Да Господи! Я 20 лет жила на Чистопольской, когда мы переехали туда в 96-ом году, наш дом был последним, на котором заканчивалась цивилизация. Всё. Дальше был песок, Казанка и частный сектор. За 20 лет, которые я там жила, на моих глазах этот район выстроился в то, что там сейчас. И точно так же рос и весь город.

— А какие у тебя любимые места в городе?

— Это однозначно такой старый профессорский центр, район Чеховского рынка, район Айвазовского, Жуковского, Большая и Малая Красная, Толстого — то есть все те улицы, которые рядом с университетами. Кремлёвская, вот эта вот вся часть. Я очень люблю просто пешком ходить летом. И после того, как я переехала, сейчас я живу на Чехова, я с огромным удовольствием ставлю машину и хожу на работу пешком.

Я очень люблю парк Горького, даже в том вот урезанном состоянии, в котором он остался после того, как построили Корстон, потому что я помню его ещё таким супербольшим, когда там был ещё санаторий «Казанский», что-то из детства, там было даже колесо обозрения, там просто кайфово гулять. Скверы, которые рядом с моим домом — сквер Аксёнова и сквер Ершова.

У меня есть какие-то там заведения, которые мне просто нравятся. Ну вот, знаешь, скрывать не буду, мне очень нравится кальянная культура, которая есть в Казани.

— Почему ты говоришь «скрывать не буду», будто это что-то стыдное?

— Потому что мы тут давеча с ребятами из «Be Bright» отмечали их день рождения, и они делали материал в одно городское медиа и рассказывали там разные истории про подарки. Там была такая тема, что они рассказывали в том числе про подарок, который они дарили мне, это было в кальянной, и редакция заменила, что мы якобы были в кафе. Мы, когда увидели материал, удивились, конечно.

У меня есть рядом с домом кальянная, которую я очень люблю, в которую я постоянно хожу, в которой я, прости Господи, вип-клиент, в которой мне очень кайфово. То есть это такое своеобразное место силы, которое я называю my time — место, где можно быть просто после работы, приехать одной, посидеть почитать. И мне очень нравится, что в Казани такие места есть.

Это опыт, который как минимум обогащает. Потому что, да, ты становишься более зрелым, более самостоятельным человеком, когда ты лишаешься опор. Характер куется только в каких-то сложностях. Нужно попробовать и потом для себя решить, возвращаться или нет.

Но вот что ещё важно понимать: от себя ты никуда не убежишь, как бы далеко ни уехал. Многие совершают огромную, просто колоссальную ошибку – они уезжают для того, чтобы что-то найти. Ты никогда ничего не найдешь там, там ты только останешься наедине со своими демонами. А найти ты сможешь только внутри себя.